В самом деле хватит. Июльские журналы, разумеется, составлены не из сплошных шедевров (без иных материалов, по мне, лучше было бы вовсе обойтись), но стоящих прочтения и последующих раздумий публикаций в них хватает.

«Октябрь» (№7) продолжает экспериментировать -- номер целиком посвящен «литературе одного города». И город этот -- Одесса. В которой, как и следовало ожидать, все есть: поэты, прозаики, эссеисты, историки-краеведы (рекомендую сочинение Андрея Добролюбского «Одиссея» Иосифа де Рибаса» и сожалею, что дюк Ришелье и граф Воронцов аналогичных опусов не удостоились), легендарные литературные предки (публикуются юношеские стихи Юрия Олеши и мемуарные эссе Александра Бахраха, славного в основном тем, что был у Бунина литературным секретарем и написал о том воспоминания) и еще более легендарные современники, давно из Одессы отъехавшие и разнесшие дух Молдаванки, Ланжерона и Привоза по разным городам и весям. Кто номер открывает? Правильно, Михаил Жванецкий.

«Новый мир» (№7) печатает еще один роман Александра Мелихова, давно (со времен «Изгнания из Эдема», иначе именуемого «Исповедью еврея», 1994) ставшего фирменным автором этого журнала. Называется это пятидесятистраничное сочинение «В долине блаженных». Снабжено оно (романности для) эфемерным подобием сюжета о великой любви, каковая -- в силу своего величия -- исключает обладание возлюбленной. Философствует Мелихов примерно так же, как философствовал десять лет назад. Печально острит. Оптимистично скорбит. Одиноко противостоит как «мерзкой плоти» бытия, так и всевозможному идеологическому доктринерству. Славит «возвышающие обманы» и ужасается их кровавым следствиям. Любуется собой -- нежным, мыслящим тонко и свободно, сочувствующим людям и не способным научить их уму-разуму. Потому как учить нельзя -- обязательно в какую-нибудь дурную крайность въедешь. Словом, все знакомо. Тем, кто охоч до дежурных парадоксов и не менее дежурного экзистенциального трепета, непременно придется по душе. Таких охотников у нас сейчас не меньше, чем в начале 90-х, когда домашний философ Мелихов входил в большую силу.

Рассказ Александра Иличевского «Воробей» остается в памяти, по моему разумению, не только из-за страшной фактуры (голод 1933 года).

А вот повествование Анатолия Гулина «И не комиссар, и не еврей... Моя неволя» стоило бы все же вынести за рамки блока изящной словесности. От чего честно до простодушия рассказанная история о том, как сержант Красной армии мыкался в немецком плену, ничего бы не потеряла. Гулину повезло: его не убили сразу, он уберегся, когда несчастных пленников гоняли по Украине, его не пустили в расход, когда бежавшие из очередного лагеря рассказчик с напарником снова угодили к немцам (те поверили с ходу сочиненной легенде), а уж в итальянских лагерях, куда пленников перекинули в ходе отступления, и вовсе жить можно было. Лучше пришлось только в союзнических, фильтрационных, где Гулин оказался, повоевав прежде в отряде итальянских партизан. В советских снова было хуже. Но и тут малой кровью обошлось: изматерили, конечно, изменников родины, помыкались они четыре с половиной месяца в лагере на чужбине и два месяца в товарном «люксе», но на Беломорско-Балтийском канале Гулина продержали всего-то год -- уже в декабре 1946 года он добрался до родного Челябинска. Кстати, о том, как прошел этот год, Гулин ничего не стал писать и полвека спустя, когда счел должным занести на бумагу воспоминания простого советского военнопленного -- не комиссара и не еврея. Есть в гулинской истории впечатляющая рифма -- дважды представители власти посягают на его часы. В первый раз -- полицай, «отдаривающий» беднягу несколькими буханками хлеба. Во второй раз (часы к этому моменту у Гулина, конечно, другие) -- советский особист, отомстивший строптивцу надлежащей записью в протоколе допроса, именно из-за которой (как думает мемуарист) пришлось ему поработать на благо родины под конвоем.

Наиболее питательно все же «Знамя» (№7). Пронзительная подборка стихотворений Инны Лиснянской «Бредут паломники, гуляют куропатки...»; крайне интересная переписка Владимира Николаевича Турбина (1927--1993) с Михаилом Михайловичем Бахтиным (1895--1975), подробно и артистично откомментированная Н.А. Паньковым (ждем окончания!); роскошный «бенефис» Николая Работнова (на сей раз физик-атомщик пишет о: а) опасности исчерпания мировых запасов нефти; б) «экономических триллерах» Юлия Дубова и Юлии Латыниной; в) модном лжеучении г-на Мулдашева и его критике, а кроме того, представляет палиндромы, то есть строки-перевертыши; например, под заголовком «Поручение» читаем «Интерпретни!», под заголовком «Рекомендация» -- «На! Море наитий, а не роман!», а под заголовком «При дворе его императорского величия» -- «Балда! Подай кимоно микадо, падла, б...» -- не зря редакция ввела рубрику «Бенефис»!); нетривиальная статья Аркадия Попова «Зачем нам империя»; новая (уже 28-я) порция заметок Сергея Боровикова «В русском жанре» («Плохие поэты начинают писать стихи для детей, когда они у них появляются. Очень плохие -- для внуков. Некрасов и Саша Черный были бездетны»)...

Все это здорово. Но есть еще и проза. И если опус Михаила Кураева «Спальный вагон прямого сообщения. Криминальное путешествие со счастливым концом» (история о том, как милиционеры в поезде отняли деньги у азербайджанца и, как ни странно, были арестованы и даже осуждены) для меня стоит на одной доске с новомирским опусом Мелихова (ну да, мысли есть, словечко к словечку с толком ставится, но сколько же можно чароваться собственными интеллектом, праведностью и мастерством!), то рассказы Олега Зоберна (особенно первый, с дразнящим названием «Которосль») заставляют всерьез вглядеться в активно печатающегося молодого (родился в 1980 году) прозаика.

Остальные же пять рассказов -- «Бути ар не бути» (так звучит по-литовски первая строка Гамлетова монолога) и «Мальчик из Тумбочки» Нины Горлановой и Вячеслава Букура, диптих Дмитрия Новикова «Друг и брат» (рассказ о друге называется «Вожделение», о брате -- «Жабы мести и совести») и «Цена» Михаила Бутова -- по-моему, вполне могут составить «короткий список» предназначенной лучшим рассказчикам года премии имени Юрия Казакова. Юмор, человечность и умение вытянуть скрытый сюжет из привычной житейской текучки организуют истории державшей в страхе весь факультет преподавательницы языкознания (она, литовка, в детстве едва не расстрелянная чекистами, сама испугалась -- однажды и навсегда) и безумного художника-самородка (Горланова и Букур по праву назвали подборку «Лица» -- ни Ядвигу Альбертовну, ни Филарета ни с кем не спутаешь). У Новикова завораживающая органика письма (мало кто умеет так ярко и свежо запечатлевать «живой» мир) и выверенный психологический анализ помогают ощутить всю серьезность и весомость таких отвлеченных понятий, как «грех», «стыд», «взаимное отчуждение». Бутов с убийственной достоверностью передает муку мысли сегодняшнего -- совестливого и думающего -- интеллигента, его желание «выговориться до конца» и те трудности, с которыми «решившийся» неминуемо сталкивается. При этом мысли героя (наверно, и автора) о чеченской войне и войнах вообще никак не назовешь «банальными» или -- что примерно то же самое -- «парадоксальными»; это действительно мысли. Конечно, автор мог бы и не бурчать в подстрочной преамбуле о злокозненных дураках-критиках, но если Бутову от подобных инвектив легче, то почему бы и нет?