Программа танцфестиваля «Московское действо», что начался в минувшие выходные и продлится еще неделю, -- это не просто каша, но гречневая каша с ананасами, щедро приправленная гуталином. Смешано все: робкие опыты балетных аутентистов (исследователь танцев барокко Наталья Кайдановская показывает вычитанные из старинных трактатов танцы в Патриарших палатах Кремля и в усадьбе «Кузьминки»), мрачное и сосредоточенное копошение адептов японского танца буто (в театре Анатолия Васильева), и -- во множестве -- танцы современных последователей Айседоры Дункан (на клубных площадках и в Театральном центре на Страстном). В среду фестиваль достиг своего пика: любители свободного танца захватили зал имени Чайковского. Там произошел концерт, посвященный столетию первого визита «босоножки» в Россию (вообще-то Дункан первый раз приезжала в 1904 году, но кто считает?).

Приехала масса иноземцев, для которых Дункан -- знамя, воздух, путь. Американка Лори Белилов (сухая дама более чем средних лет, одетая в прозрачную тунику) простирала руки перед собой, кисти разворачивала внутрь и будто отталкивала руками что-то огромное и ужасное, приближающееся к ней («оживляя» известную фотографию Дункан); потом, опустившись на одно колено, била руками по полу (то был «Революционный этюд»). Ученицы хореографини Барбары Хейли носились большими прыжками от одного выхода к другому (партер был снят, на пол положен линолеум, и представление шло на том самом месте, где был партер, то есть выбегали госпожи артистки из зрительского фойе и туда же убегали; по пути иногда сталкиваясь с опаздывающими зрителями). Английская Isadora Dunkan dance group поражала участницей лет восьмидесяти, кружащейся по сцене с блаженно-покровительственным выражением лица. Да, в основном на сцене были дамы: от пятилетнего лепета и до глубоких седин; все они резко распахивали руки (еще одна фотография), устремлялись грудью вперед и душеспасительно улыбались. И носили они те самые туники, полупрозрачные и разноцветные, в которых и сама не истощенная диетой Дункан выглядела не очень, так что внешний вид можно было счесть аутентичным.

Мужчин можно было пересчитать по пальцам одной руки: коротконогий и короткорукий, крепенький, с аккуратно накрашенным личиком ирландец лет пятидесяти танцевал свою вариацию на темы Дункан, от усердия открывая рот (когда вот он принимал знакомые по фоткам дамские позы, зал политкорректно старался не хихикать), да в венгерском ансамбле, изображающем медленно фланирующие привидения примерно так, как это делал Карлсон, то есть обрядившись в простыню, была пара молодых людей, грешащих неуместной выворотностью на этом празднике любительского танца.

Фраза «Я научила женщин говорить, но, Боже, как их замолчать заставить!» истрепана и истаскана, но здесь совершенно необходима. Именно это и сделала Дункан: сражаясь с жесткими стереотипами старых лет, выступая полуголой в обществе совершенно ханжеском (управляющий балетным театром предписывал минимальную длину юбок танцовщиц и за укорочение штрафовал; при этом за невеликую денежку можно было получить доступ в комнату, граничащую с женскими гримерками и снаряженную аккуратно прорезанной щелью). Танцы ее, судя по всему, художественного значения не имели -- важен был личностный жест, вот эти босые ноги, свободный костюм, яростное отрицание муштры и учебного страдания. Идеология Дункан -- идеология естественности (балет -- занятие противоестественное, недаром у многих балерин такие проблемы с деторождением), идеология нового века, где человек, его здоровье, его свобода начинали значить больше, чем картинка, в которую он вписан. И «говорить» она научила многих -- весь американский модерн вырос из этих танцев, почитающих здоровье и свободу (другое дело, что потом он создал собственную систему и засахарился, застыл в ней). Но теперь по иронии судьбы дунканизм стал символом дамского рукоделия, необременительных и непрофессиональных танцев. Заставлять «замолчать» всех этих дам совершенно не нужно, но не стоит и устраивать такие мероприятия в зале Чайковского. Масштаб немножко не тот.