В сезоне 2003/04 театр, возглавляемый Олегом Табаковым, работал толково и красиво. Хотелось думать, что в нем ожила прежняя любовь к весомым задачам и что театральный организм впрямь окреп настолько, чтобы с этими задачами справляться. От премьеры к премьере («Последняя жертва» -- «Мещане» -- «Белая гвардия» -- «Дядя Ваня») театр, что называется, увеличивал нагрузку. В каждом из этих спектаклей можно было найти слабины и неточности, иногда существенные: Андрею Мягкову, на мой взгляд, не очень удался горьковский Бессеменов, Константину Хабенскому не по росту пришелся мундир Алексея Турбина, Марина Зудина довольно приблизительно сыграла Елену Андреевну и т.д. Важно сказать, что все эти слабины никак не мешали радоваться заново складывающейся судьбе театра. МХАТ сумел вернуть себе и зрителей, и чувство собственного достоинства, и волю к совершенству. Царство Небесное, как сказано в Евангелии от Матфея, берется силою; то же касается и радостей художественной жизни. Сила театра росла на глазах; это было очевидно и для друзей, и для недругов, и для работников МХАТ. Очень не случайно героем мхатовского сезона оказался Дмитрий Назаров (Тетерев в «Мещанах», Астров в «Дяде Ване») -- актер с богатырским телосложением, веселым нравом и удивительно тонким душевным устройством.

«Вишневый сад», выпущенный по инициативе и при финансовой помощи Михаила Куснировича (компания Bosco di Ciliedgi, театральный фестиваль «Черешневый лес»), получился полувнятным и безнадежно слабым. Однако я не назову этот спектакль бессмысленным -- в отличие от моссоветовской «Чайки», еще одного «черешневого» проекта. Да, конечно, это провал -- и для оживающего театра, и для стратега Табакова, и для хороших актеров, им воспитанных (Андрей Смоляков -- Лопахин; Евдокия Германова -- Шарлотта; Сергей Угрюмов -- Епиходов), и для режиссера Адольфа Шапиро, которого жальче больше всех. Его постановка плоха -- это так. Но все же Шапиро, в силу особенностей его натуры и биографии, просто не умеет делать бессодержательные спектакли.

Ум, вкус, искусность, художественный такт являются в режиссуре Адольфа Шапиро константными свойствами. Но все это -- преддверие, подножие таланта. Главное из профессиональных (а значит, личных) свойств режиссера Шапиро -- острое понимание чужой беды и боли. Дар соболезнования, обязывающий до конца понять всех, кто сейчас мучается. Он вполне проявился в давнишнем спектакле «Последние», где Олег Табаков играл мерзавца Коломийцева, а Ольга Яковлева -- его изнемогающую жену. Он властно напомнил о себе в недавних «Отцах и детях» (Городской театр Таллина). От этого обязывающего дара Адольф Шапиро не смог бы избавиться, даже если б ему приспичило пожить в свое удовольствие.

Я совсем не уверен, что мое понимание мхатовского «Вишневого сада» совпадает с режиссерским замыслом. Однако слабые работы талантливых людей тем и интересны: человек хотел сказать одно, а вышло совсем другое. Я не очень держусь за свое толкование этого «Вишневого сада», но иного просто не вижу: в спектакле Шапиро глубоко несчастны все, кроме Пети Трофимова (хорошая, многообещающая работа студента Дмитрия Куличкова), однако главным страдальцем, главным мучеником в этом спектакле оказывается театр как таковой. Театральное имение, перед которым некогда стоял выбор: либо окончательно сгинуть, либо истребить в себе все самое дорогое и распродаться по кускам всяческим дачникам. И выбор Художественного театра, живущего в настоящем времени, уже сделан и вполне понятен: Куснирович заплатил деньги, МХАТ выпустил спектакль. Где тут вишневый сад? -- не было тут вишневого сада.

Декорации Давида Боровского изумительно просты и властны. Спектакль начинается при закрытом занавесе: лишь очень внимательный зритель заметит, что этот занавес не совсем такой, как обычно. Посередине высовывается Лопахин, всматриваясь в зал, произносит первую реплику («Пришел поезд, слава богу» звучит у Смолякова примерно как: «Ну что, пора? Поехали!»), из-за кулис выбегает круглолицая Дуняша (Варвара Шулятьева), из суфлерской будки высовывается Епиходов с цветами. Потом занавес, вместо того чтоб отдернуться, начинает разъезжаться: его половинки (эмблематическая Чайка есть на обеих) уходят по дуге в глубь сцены. В итоге перед нами две зеленоватые диагонали: если напрячь воображение, можно предположить, что зелень справа и слева -- это деревья, а между ними -- аллея. Сужающаяся в перспективе, как оно и положено. И ничего больше: слева стоит никому не нужный книжный шкаф, сзади -- совсем уж никчемный трехколесный велосипед; когда штанги, на которых крепится лжезанавес, раздвигаются, между зеленью возникают темные прогалы. Или легкие белые полотнища. Но больше -- ничего, сцена пуста. Зрителю на выбор предоставляются две возможности. Первая: решить, что зеленая ткань действительно знаменует собою деревья и, стало быть, МХАТ -- это и есть обреченный (для нас уже утраченный) сад. Вторая: сказать себе, что никакого вишневого сада не было вообще. Пустые люди на пустой сцене произносят пустые фразы; все их воспоминания, надежды и боли фиктивны, и отчасти они уже об этом начали догадываться. Только так можно объяснить общую неврастению и муторность интонаций: персонажи говорят друг с другом так, как будто сами слова вызывают у них отвращение.

Режиссер Адольф Шапиро, будучи рабом собственного профессионализма, не может не попытаться выстроить ансамблевую игру. В данном случае ему пришлось строить ансамбль вокруг Ренаты Литвиновой, играющей Раневскую. То есть организовать сценическое существование так, чтобы вопиющая профнепригодность Литвиновой выглядела достоинством.

В сущности, белокурая королева столичных тусовок вполне могла бы сойти за приличную театральную актрису. Для этого ей нужно было бы всего лишь: а) молчать и б) не двигаться. В искусстве позирования Литвинова сегодня не имеет равных, и на фотографиях она всегда выглядит чудесно. Но голос у нее довольно слабый, и когда она пытается форсировать звук (на большой сцене приходится волей-неволей), наружу вылезает нечто невообразимое: сдавленно-скрежещущее. Что касается жестикуляции -- в одной из рецензий на «Вишневый сад» можно было прочесть об «абсолютно естественной манерности» Литвиновой. Присоединяюсь всецело и могу лишь добавить несколько слов насчет ее безупречно изысканной вульгарности.

Рената Литвинова, наша Небо-Самолет-Девушка-Стиль, -- конденсат той самой культуры потребления, в которой хороший вкус приобретается оптом, а амбиции надменно выдаются за полномочия. Трудно вообразить что-нибудь более чуждое дворянской усадебной жизни, конец которой зафиксировал и отрефлексировал Антон Чехов. Трудно понять, почему Адольф Шапиро счел работу с Литвиновой тем самым «предложением, от которого невозможно отказаться».

«Вишневый сад», поставленный Адольфом Шапиро на большой мхатовской сцене, оказался спектаклем крайне неудачным. Это досадно, но, может быть, закономерно. Художественный театр -- при всех достоинствах его труппы, при всех режиссерских удачах и зрительских овациях -- сегодня является театром без общей мысли, без творческой цели. «Что бы я ни был такое -- все это плоть, дыхание и ведущее», -- записывал себе на память император Марк Аврелий, достойный ученик стоиков. И именно «ведущего» не хватает сейчас театру Олега Табакова: будет обидно, если в его отсутствие плоть опять одрябнет и дыхание испортится.