Сцена стерпит все, так же, как и бумага. Она стерпит любую глупость и любую фальшь, но одно ограничение все же существует: невозможно терпеть отсутствие выражения. То есть написанные на бумаге стихи могут быть гениальными, бездарными, непонятными, но мы заранее уверены в том, что человек, их сочинявший, писал на бумаге буквы, может быть, иероглифы, может быть, какие-нибудь марсианские пиктограммы, -- но в любом случае он делал не каляку-маляку. Ему было что сказать, и он хотел это сказать.

Однако бывает так, что сказать нечего, а зуд говорения унять невозможно: обычно это случается с людьми, которые когда-то были талантливы. К этим глубоко несчастным и чаще всего злобным людям сегодня необходимо причислить кинорежиссера Андрея Михалкова-Кончаловского, который, впрочем, сейчас укорачивает свою фамилию на первую половину. Он, видимо, не хочет быть Михалковым. Но куда же он денется!

В отсутствие денег на фильм или, как говорили раньше, «находясь в творческом простое», Андрей Кончаловский решил стать театральным режиссером: не он первый, не он последний. В опере он уже работал, и памфлет Татьяны Москвиной, написанный о Кончаловском -- оперном режиссере («Война и мир» Прокофьева в Мариинском театре, 1999), имеет все шансы войти в историю критики. Москвина описала работу Кончаловского с великолепной саркастической ясностью. Она предъявила миру человека, который каждым своим жестом доказывает: сегодня я тяжело бездарен. Теперь это мое качество нужно принять как новое творческое достижение. Вы только попробуйте -- вам понравится.

И ведь действительно, многим, начиная с «и.о. императора» (Татьяна, я вас люблю!), более или менее понравилось. Помпезная скука -- начальству всех стран всегда нравилось именно такое искусство. В смысле официально.

Сделав следующий шаг по сцене, Кончаловский поставил -- ну конечно же чеховскую «Чайку». Ни о чем меньшем он не мог и думать.

Занавес -- серое сукно. Вполне естественная и вполне тривиальная отсылка к «спектаклям в сукнах», которые девяносто лет назад играла Первая студия МХТ. За занавесом -- почти пустое пространство, спокойный -- синее небо, зеленые деревья -- стереографический пейзаж во весь задник (ух, сколько денег это стоило театру!), люди в светлых костюмах. Маша (Ольга Милоянина), разумеется, в черном, но весьма эффектном. Сорин (Анатолий Адоскин) -- в инвалидной коляске. Видимо, Андрею Кончаловскому никто не рассказал, сколько инвалидных колясок проехало по российской сцене за последнее десятилетие.

Я могу подробно описать, что делается на сцене: кто откуда выходит, кто как гримасничает, каким вздорным шутом изображен Треплев (Алексей Гришин, и к нему нет претензий: он честно делает то, что ему предписано), как жеманничает Нина Заречная (Юлия Высоцкая), как выглядит парик Ирины Розановой, играющей Аркадину, и т.д. и т.п., -- я, однако, твердо уверен, что ничего этого описывать не нужно.

Полный и безоговорочный провал. Не позволяющий простейшего: понять, в чем тут смысл и для чего все это делалось. За свою жизнь я видел много плохих спектаклей, заявляю ответственно: «Чайка» Кончаловского -- в самых нижних строках списка, включающего премьеры Куляба, Ленинабада и Нижнего Тагила. Надеюсь, что хуже этого спектакля я в своей жизни больше ничего не увижу.

Самое скверное, что было в этой «Чайке», -- полная никчемность актерского существования. Я видел Ирину Розанову в спектаклях Женовача; я знаю, что она умная, сильная и, главное, самобытная актриса, одна из лучших в нынешнем театре: кой черт дернул ее изображать нечто среднее между Еленой Соловей и Людмилой Гурченко? Кой черт дернул превосходного актера Евгения Стеблова, который играет Дорна, пуститься в карикатуру и, забывая о сюжете, ходить по сцене этаким пародийным Никитой Михалковым времен «Жестокого романса»? Кой черт вообще соорудил эту несчастную работу?

Как ни странно, я знаю: его зовут Пришедшая Бездарность. У Михалковых это, должно быть, что-то династическое, но заявиться сей черт может к кому угодно, будь вы люди, звери, орлы, куропатки, рогатые олени или что-нибудь совсем маленькое, мохнатое и никак не заслуживающее визита. Возможно, Андрей Кончаловский ставил спектакль про это и желал исповедаться.

Если так -- я его не понял.