Осмыслить бессловесные действия, составляющие представления театра АХЕ (прописан в Петербурге, живет вроде бы под Нюрнбергом), очень легко. Надо только принять за чистую монету слова Максима Исаева, одного из двух главных ахейцев: «Мы создаем некую упаковку, ничего в нее не вкладывая. И зритель сам договаривает все подлежащие и сказуемые, сам складывает фразу. И он всегда прав». Почему бы ему и не поверить: Исаев, как и Павел Семченко (второй главный ахеец), пришел в театр из нелегитимного художества 80-х, существовавшего в Питере еще веселей, бедовей и решительней, чем в Москве. Среди молодых художников того времени очень немногие интересовались внятностью месседжа, их куда больше волновала выразительность имиджа. Так что понять, зачем в «Мокрой свадьбе» горит огонь, сыплется песок, потрошится рыба, почему люди летают и что делают милые куклы Падрут Тачелла, одна из тряпочек, а другая вроде самораскладывающегося ящичка, труда не составляет. С куклами вообще двух мнений быть не может: они играют «Щелкунчика». А насчет рыбы я, полистав «Мифы народов мира», такого вам нарасскажу! От первой аватары Вишну, который в образе рыбы спас Вайвасвату, до греческого слова «ихтиос», в котором первые христиане видели анаграмму имени Спасителя. И это будет иметь прямое отношение к «Мокрой свадьбе». Строго по законам, самим художником над собою поставленным: мое зрительское отношение всегда самое прямое.

Гораздо труднее, почти невозможно описать сценические события. Найти связь между происходящим и ощущением происходящего, между действием и наречием. Женщина льет белую жидкость, она течет по накрененному столу; мужчина подставляет бокал, ловит струйки, пьет -- торжественно, медленно, нежно, бесстыдно, бесстрашно, с ума сойти как. Почему я действительно вижу, что это нежно и бесстыдно? Почему -- с ума сойти?

...Однажды я и мой друг, художник Д., отправились к нему на дачу: выпить и послушать музыку (в квартире было нельзя, потому что мы любили ОЧЕНЬ ГРОМКУЮ музыку). Это было, очевидно, в 1983 году, потому что я точно помню: водка по 4,90 тогда в народе называлась «андроповка», и мы побрезговали названием. Добравшись до места, я хотел было уже приступить к делу -- приготовлению коктейля из кубинской сивухи по 4,20 и пузыристого напитка «Сидр шипучий» по 1,10 (рецепт вам не нужен за отсутствием оных вещей в продаже), но Д. сказал: «Сначала надо настроить аппаратуру -- потом не сможем». И правда: не смогли бы.

Боевой катушечный магнитофон Д. был воплощением русской любви к неказистой функциональности, а также выдающимся художественным произведением в стиле «голь на выдумки хитра». Какое количество рукодельных вставок -- кусочков фанеры, ластика, пластика, изоленты и пр. -- имелось в этом агрегате, как выглядели колонки, что куда втыкалось и что откуда торчало, я рассказать и не пытаюсь: никто уже не поверит. Но все это было не просто так, а строго по делу. И музыка звучала замечательно.

Спектакли АХЕ -- той же породы, что и этот магнитофон; они, как сказал бы читатель, сохранивший преданность Воннегуту, «принадлежат к одному карассу» (кошку видали? колыбельку видали?). У них общий принцип работы: с той разницей, что ахейцы сами вещь делают, сами музыку крутят и сами же являются этой музыкой. Предметы и сооружения, действующие в спектакле наравне с людьми, собираются из хлама и связываются меж собою непредсказуемым образом. На четырех бутылках стоит что-то вроде жаровни, а над странным гибридом телефонной будки и воздушного змея висит изрешеченная шайка, а двумя десятками гвоздей к табурету прибита книга: ох, как четко, как чудесно все это заработает!

Почему свадьба, да еще мокрая -- потому что Исаев и Семченко (при участии Алексея Меркушева) на этот раз сделали еще один шаг от ИЗО к театру: шаг, осмелюсь сказать, решительный. В их представлении появился сюжет, связная история, и, дав волю привычке, я мог бы четко выстроить схему: вот экспозиция, вот исходное событие, вот побочная линия действия, кульминация, ложный финал, настоящий финал... Все чин чином, как в «Женитьбе» Гоголя, только жених все-таки пойдет под венец, никуда не денется. Весь мокрый пойдет, гад такой, потому что в середине сценической площадки -- вода (по размерам бассейн, по глубине лужа), и в этой воде deus ex machina, позабыв свою махину, будет долго, ожесточенно прополаскивать жениху мозги, а также все остальное. Брызги полетят в зал со страшной силой, и лица фотографов, севших по центру, превратятся в трагические маски: о, наши объективы!..

Впрочем, ведь «зритель сам складывает фразу», не так ли? Очень может быть, что «Мокрая свадьба» лишь мне кажется сюжетным спектаклем, а арткритик опишет ее как чистой воды перформанс, а мифолог сообщит что-нибудь о мужском и женском начале, четырех стихиях, инициационной символике, демиургах и трикстерах... Только мне кажется, что мне ничего не кажется. Дело даже не в том, что помимо «Золотой маски» (приз «Новация») АХЕ уже отличились в Эдинбурге, став «первыми на фриндже» (First fringe), что ежегодные европейские гастроли вошли у них в обычай и т.д. Они выработали свой способ театральной жизни -- именно театральной, находящейся между игрой и ритуалом по способу, между «Я» и «не-Я» -- по предмету существования. В «инженерном театре», если довериться смыслу эпитета, человек ведь может делать и комбинировать вещи, играть с ними, ломать их и т.д., но не может играть сам как актер. Как только театр впускает в себя актера, он перестает быть «инженерным» -- а ахейцы, конечно, уже стали артистами, причем тонкими и умными. Они уже попали, безвозвратно забрели в наши палестины. Помяните мое слово, они все больше и больше будут превращаться из играющих художников в театрально театрствующий театр. Год-другой -- у них в спектаклях еще и текст появится.

Почему я пишу об этом так уверенно? Ну, честно говоря, мне просто очень этого хочется. Но похоже, что им самим тоже.