10 февраля, как обычно, режиссеры, актеры, критики, филологи-пушкинисты с утра пораньше отправились из Пскова в Пушкинские горы, побродили по Михайловскому, потом собрались у ворот Свято-Успенского монастыря, где Пушкин похоронен и где монахи из год в год служат литию по убиенному болярину Александру. На фестивале может случиться всякое. Может возникнуть перепалка в творческой лаборатории (правда, в последние годы они вспыхивают куда реже, чем прежде), может приехать откровенно бездарный, низкопробный спектакль (в последние годы таких, увы, стало больше), но после литии все как-то умиротворяются. Возникает твердое ощущение: все, из-за чего мы грызлись и вздорили, не столь уж важно. Главное здесь, вот оно: «...и сотвори ему вечную память». А что дураки будут помнить его по-дурацки -- так по-другому они и не умеют.

Фестиваль в Пскове был учрежден по инициативе Владимира Рецептера и Пушкинского театрального центра (Санкт-Петербург). Бюджет его весьма скромен. Как и большинство хороших дел, он держится на полуголом энтузиазме, но на этот фестиваль приезжали и «Мастерская Петра Фоменко», и «Школа драматического искусства» Анатолия Васильева, и «Новая опера» покойного Евгения Колобова, и «Борис Годунов», которого с московскими актерами поставил Деклан Доннеллан (Бориса там, напомню, играл Александр Феклистов, Самозванца -- Евгений Миронов). Во второй половине 90-х, когда все готовились праздновать двухсотлетие национального поэта, жизнь пушкинского театра бурлила; в первые годы нового тысячелетия несколько приутихла.

Можно утешаться, повторяя про себя пушкинское двустишие: Воды глубокие плавно текут. / Люди премудрые тихо живут, но с очевидностью не поспоришь: людям, составляющим афишу, с каждым годом становится все труднее выбирать спектакли для большой сцены. Серьезных и содержательных работ почти нет: ни в Москве, ни в Питере, ни в провинции. Из Москвы на XI Пушкинский приехал мюзикл «Леди Акулина» Музыкального театра на Басманной: вещь чудовищная и по музыке, и по оформлению, и по беспросветной, узаконенной фальши актерского существования, но более всего -- по качеству текста. Героиня «Барышни-крестьянки» в декоративном сарафане, с сувенирными лапоточками на шее восхищалась природой: «Как непривычно в лаптях/ Утром вставать с петухами,/ Каплю росы на цветах/ Видеть своими глазами» -- это уровень лиризма. Напуганная мисс Жаксон (щекастый, густо накрашенный мужчина) истошно орала: «Я промочить трусики!» -- это уровень комизма. Было тошно и стыдно; однако, если б на фестиваль, к примеру, приехал ермоловский «Александр Пушкин» с Сергеем Безруковым в заглавной роли, было бы еще стыднее.

Пушкинский фестиваль потерял свой прежний размах и свою прежнюю громкость. Можно сказать, впрочем, что это не столько потеря, сколько качественное изменение. Наспех строить концепции -- дело, вообще говоря, предосудительное, а в пушкинистике скоропалительные выводы встречаются с особой настороженностью, но все же предположим: пушкинскому театру сейчас веселей и правильней жить в камерном пространстве. Лаконичность, минимизация внешних эффектов, сосредоточенная верность слову -- вот качества, которые пытается вспомнить или выработать в себе новый пушкинский театр. Идеал его -- та всевозможная простота, о которой говорится в «Египетских ночах» и которую сам Пушкин считал непременным свойством истинного аристократизма.

«Моцарт и Сальери», моноспектакль Леонида Мозгового (этого актера все знают по ролям Гитлера и Ленина в фильмах Александра Сокурова; мало кто представляет себе его лицо без грима) был в этом смысле особо показателен. Неторопливая, лишенная всякой аффектации игра, почти ровное чтение: оно могло показаться тусклым, но это была благородная тусклость старой бронзы. Мозговой много читал и продолжает читать на эстраде; по его свидетельству, Сокуров, работая над спектаклем, прежде всего запрещал актеру быть «мастером художественного слова». Важно понять: речь идет не о выжигании штампов, а о сознательном отказе от наработанных умений, от чтецкого мастерства как такового. Чтобы быть заново услышанным, слово должно отрешиться от своей «художественности», и это вовсе не новость. Вспомним «Четвертую прозу» Мандельштама: Дошло до того, что в ремесле словесном я ценю только дикое мясо..., вспомним, что само слово «литература» в лексиконе позднего Мандельштама стало бранным.

Если этого мало -- вспомним о человеке, который первым в России разработал жанр документальной прозы: его фамилия Пушкин.

В середине 30-х годов Пушкин начинает писать роман «Марья Шонинг» -- роман в письмах, основанный на материалах судебного процесса в Нюрнберге: набрасывает план-конспект (на французском), пишет три первых эпистолы. Мысль о том, что этот текст необходимо инсценировать, могла прийти в голову только Рецептеру, давно и страстно отстаивающему идею о «полном театральном собрании сочинений Пушкина». Однако его студенты-третьекурсники, присоединив «Марью Шонинг» к «Роману в письмах», спектакль сыграли, и этот спектакль был весьма занимателен. О моноспектакле Сергея Барковского «Жуковский. Прощание», литературной основой которого стали два письма, написанные Жуковским в феврале--марте 1837 года (первое -- отцу Пушкина, второе -- Бенкендорфу), скажем больше: он был замечателен. Это не только потрясающее свидетельство о смерти поэта и о вине государственной власти перед поэзией; это еще и умный, смелый, неожиданный портрет самого Жуковского -- отнюдь не столь кроткого и благостного человека, каким он чаще всего представляется читательскому сознанию.

Решусь сказать: спектакль «Жуковский. Прощание», поставленный Андреем Андреевым, оказался лучшим спектаклем XI Пушкинского фестиваля -- при всей его внешней сдержанности. Если угодно -- самым «пушкинским».

Что и обязывает сказать: этому фестивалю давно пора превратиться из фестиваля пушкинских текстов в фестиваль пушкинской эпохи -- эпохи, жизнь которой строилась на чувстве чести и силе слова. Здесь открываются самые заманчивые перспективы -- столь ослепительные, что заговорив о них, я самому себе покажусь Остапом Бендером, разглагольствующим о Нью-Васюках. Вероятно, о них сейчас еще и не стоит говорить -- но самое время подумать.