Парламентская комиссия по расследованию захвата школы в Беслане вчера заслушивала отчет вице-премьера Александра Жукова о помощи пострадавшим в самом страшном теракте в истории России. Решено, что параламентская комиссия по расследованию обстоятельств теракта в Беслане 20 ноября проведет выездное заседание в Ростове-на-Дону. Об этом сообщил журналистам по окончании очередного заседания комиссии ее председатель, вице-спикер Совета Федерации Александр Торшин. По его словам, договоренность о проведении заседания комиссии в Ростове- на-Дону достигнута с полпредом президента в Южном федеральном округе Дмитрием Козаком. "До этого, 11 ноября, мы проведем заседание в Госдуме, куда приглашен заместитель генерального прокурора в Южном федеральном округе Николай Шепель, руководители следственной бригады, а также бывший полпред президента в Южном федеральном округе Владимир Яковлев для уточнения некоторых позиций", - заявил г-н Торшин. По его словам, комиссия не располагает пока данными по поводу того, что часть боевиков могла покинуть здание школы.

О том, как живет Беслан спустя два месяца после трагедии, репортаж спецкора "Времени новостей" Ивана СУХОВА.

...На грязно-белой стене подсобки во дворе первой бесланской школы есть надпись, которая, наверное, осталась с тех времен, что теперь кажутся незапамятно далекими, -- со времен до сентябрьской трагедии, -- «Дикий двор». Изначальный смысл давно стерся, зато появился новый, смутный и страшный. На мокром от дождя газоне под выбитыми окнами разрушенного здания, у погнутых броней турников до сих пор валяются чьи-то брошенные куклы. Оконные проемы спортивного зала завалены цветами. Внутрь можно зайти прямо с улицы. Крыши нет, и дождь льется сквозь покореженные стропила прямо на обугленные доски пола. В пробоинах -- в тех местах, где взрывались мины, -- стоят лужи. В лужах мокнут цветы. И среди цветов тут и там стоят наполненные водой бутылки -- люди несут их сюда, вспоминая детей, которым в течение трех жарких суток не давали пить. Теперь, в дождь, воды здесь сколько угодно. Но бутылки и цветы все равно приносят. Даже когда становится темно. Пока на месте трагедии нет ни часовни, ни памятника -- его обязательно построят, когда снесут школу. А сейчас она сама памятник. Самый грозный и самый пронзительный из всех возможных -- с небом сквозь обугленные стропила спортивного зала, с разбросанными в пустых классах книгами и тетрадями, с оспинами осколков в стенах, с окровавленным тюлем, сорванным второпях с окошка столовой, с парами старенькой сменки, навсегда забытыми в коридорах. В ней, в первой бесланской школе, как будто все еще сидит смерть. Она невидимо давит на город и всех живущих в нем людей.

«Мы все теперь родственники»

Мемориальное кладбище погибших в школе устроено на таком месте, где его нельзя будет не заметить, -- почти у самого поворота в аэропорт с федеральной трассы, ведущей из Владикавказа в Ростов, в полусотне метров от поворота на Назрань и Грозный. Когда на могилах появятся памятники, их будут видеть все едущие по трассе и все прилетающие из других городов. Пока чтобы все увидеть, надо выйти из машины и пройтись по только что заасфальтированным дорожкам между длинными рядами свежих могил. Это очень страшно -- несколько десятков совсем свежих могил. Дата смерти на всех одинаковая -- 3 сентября 2004 года. Здесь похоронены целые семьи: бабушка и два внука, две сестры и их дети, отец с сыном. Они как будто так и остались на той линейке по случаю 1 сентября -- в ровных рядах, с цветами, с родителями, сестрами и бабушками. Только здесь никто уже не делит их на классы.

На семьи в общем-то тоже не делят. «Мы все теперь тут родственники, -- говорит женщина, потерявшая в школе единственную дочь. -- Люди сюда ходят каждый день. Родители разговаривают со своими детьми». Разговаривают в буквальном смысле: высокий могучий мужчина лет 35 сидит на корточках возле могилы своего 14-летнего сына, перекладывает с места на место гвоздики, покрывающие холмик, и тихо-тихо говорит по-осетински: «Давай, я уберу вот эти цветы? Они уже почти засохли». «Оставь, пусть лежат, -- точно так же тихо говорит ему моя собеседница, с которой два месяца назад они скорее всего даже не были знакомы. -- Пусть лежат, вдруг их принесла любимая девушка?» Мужчина поправляет увядший букет, а женщина плачет. Здесь все плачут. Только мужчинам по обычаю слез показывать нельзя, поэтому они плачут невидимо. И все ходят в черном. Кроме тех, кто все еще надеется найти своих детишек среди живых. Но таких почти не осталось: число неопознанных останков в ростовской лаборатории сравнялось с числом тех, кто считался пропавшим без вести. Их на сегодняшний день четверо. Это значит, что надеяться осталось только на чудо. Надеяться на чудо очень трудно, когда в конце длинных рядов покрытых цветами свежих могил зияет еще несколько пустых ям. Ям явно больше четырех -- видимо, экскаваторщики перестарались. Все, кроме неопознанных, уже преданы земле.

«Следствие покажет»

При этом с количеством жертв ясности нет по-прежнему. 3 ноября в бесланском Доме культуры больше тысячи бывших заложников и их родственников выслушали от заместителя генпрокурора России Николая Шепеля подробный арифметический отчет. Г-н Шепель как-то вскользь назвал официальное число погибших -- около 330. Протеста в зале оно не вызвало, хотя многие из тех, кто потерял родных, уверяют, что погибших больше 600. Хирург местной больницы Вячеслав Торчинов говорит, что в день штурма через его руки и руки его коллег прошло около 800 раненых, но полагает, что число погибших и умерших от ран едва ли столь существенно превышает официальные данные.

Кстати, члены парламентской комиссии по расследованию событий в Беслане, с которыми удалось пообщаться корреспонденту «Времени новостей», полагают, что «скрыть информацию о погибших труднее всего, особенно когда все друг друга знают, поэтому искажения здесь если и есть, то не очень большие». Правда, они отмечают, что в официальный мартиролог не входят те горожане, которые погибли уже после того, как трагедия в школе завершилась, то есть когда «спецы» и военные преследовали боевиков за пределами школы. Данные, разумеется, неофициальные -- по крайней мере до окончания работы комиссии. Но по предварительной оценке некоторых ее экспертов, в этих перестрелках могли погибнуть еще 30 горожан. При этом вполне возможно, что часть боевиков, удерживавших школу, и большая часть так называемых «групп прикрытия» сумели благополучно покинуть город после многочасового боя.

Но то, что в частном порядке согласны говорить эксперты, отличается от того, что следствие доводит до сведения общественности. Г-н Шепель, к примеру, «не допускает, что кому-то из террористов удалось прорваться». Всего террористов, по версии замгенпрокурора, было 32, и почти половина из них уже известна следствию пофамильно. В этом месте г-н Шепель сокрушенно добавил: хоть и хорошо, что возмездие нашло всех бандитов, кроме одного, но в целях установления истины было бы целесообразнее все же взять их живыми. Впрочем, и у мертвых бандитов дотошные следователи выявили пристрастие к наркотикам -- ими, по словам Николая Шепеля, злоупотребляли по крайней мере 27 человек из состава банды. «Поэтому они были неуправляемы и отказывались идти на контакт», -- резюмировал замгенпрокурора.

Тут зал заволновался. «Это же ложь! -- послышалось в первых рядах. Видимо, людям показалось странным, что некто, пусть даже и высокопоставленный сотрудник прокуратуры, пытается описать им то, что они видели своими собственными глазами. -- Они были готовы к контактам!» «Какая нам разница, что они там кололи и курили? -- спросила у замгенпрокурора потерпевшая Сусанна Дудиева. -- Нам важно знать, что с нами на самом деле произошло и кто понесет за это ответственность! Вот уволили 30 милиционеров из райотдела. Но разве это они стрелочники? Разве это не наша президентская структура все это допустила?» Разговор насчет президентской структуры явно смутил представителей следствия, и они принялись рассказывать, как террористы отказывались от переговоров и даже от выдвижения требований. Ропот в рядах нарастал: оказывается, внутри школы с самого начала знали о требовании бандитов отпустить из тюрем участников июньского нападения на Ингушетию, как и о требовании остановить войну в Чечне. Возмущенные заложники выбежали в проход между первым рядом и президиумом, собрание на глазах перерастало в митинг. «Нам все ясно, -- сказала пожилая потерпевшая по имени Фелиса. -- Владимир Владимирович Путин вел борьбу против терроризма. А не за освобождение заложников». -- «Не думаю, что вы правы, -- неуверенно возразил ей Николай Шепель. -- Но следствие покажет».

Кстати, к чести г-на Шепеля надо сказать, что он стойко держал натиск зала, который становился все сильнее и бессмысленнее -- по мере того, как люди понимали, что они сами не знают, о чем, собственно, спрашивать у прокурорского начальства, и что ответов, которых они ждут, все равно не будет. «Я понимаю, что вам больно, -- говорил замгенпрокурора. -- Вы думаете, мне не больно? Но мне важно, чтобы ваши обвинения были зафиксированы и прошли через суд, а не остались просто выкриками из зала!»

Однако в конечном счете команда власти все-таки проиграла. Г-ну Шепелю один раз даже открыто предложили убраться: «У нас собрание по другому поводу, вас мы не звали, а звали Дзасохова!» А прокурор Северной Осетии Александр Бигулов чему-то про себя усмехнулся, сидя в президиуме, и эта ухмылка вызвала такой ненавидящий выдох зала, что даже присутствующим журналистам стало не по себе.

Кульминация случилась внезапно. Когда успокоить зал, в котором к этому моменту в голос плакали, ругались и спорили несколько сот человек, было уже невозможно, к микрофону прорвался возбужденный молодой человек по имени Казбек. Казбек тоже был среди заложников и хотел рассказать, как все было на самом деле. Прокуроры в президиуме переглянулись -- рассказать, как все было на самом деле, пытались все, включая их самих. Но Казбек начал решительно: он стал говорить, как боевики с помощью заложников -- молодых мужчин и старшеклассников -- доставали оружие и взрывчатку из тайников, заранее устроенных в школе. Прокуроры насторожились, поскольку по официальной версии никаких тайников в школе не было.

«Вы ведь уже давали нам показания, -- сказал Казбеку следователь Константин Люфи. -- Я с вами беседовал лично. И спрашивал, было ли в школе оружие. Почему вы мне ответили, что оружия не было?» -- «Потому что мне угрожали! Ко мне два раза приходили люди в форме и хотели меня убить!» -- выкрикнул Казбек по-осетински, отшатнувшись от г-на Люфи. Зал взвыл. «Отдайте мне микрофон, я все расскажу!» -- снова по-русски кричал Казбек. -- «Да нет, мы не так будем это делать», -- тихо, но зло произнес Николай Шепель, а Константин Люфи спрыгнул в зал, подошел к Казбеку и недвусмысленно взял его под локоть. В этот момент зал буквально взорвался гневом и ненавистью. «Все понятно с вашим следствием!» -- заорали по-русски и по-осетински вскочившие с мест мужчины и женщины. Представителям следствия ничего не оставалось, как оставить Казбека и покинуть зал. Убедить собравшихся, будто это самое следствие покажет хоть что-то, им явно не удалось.

«Дзасохов уйдет до конца своего срока»

«Пар потихоньку выходит», -- не без удовлетворения заметил корреспонденту «Времени новостей» один из членов парламентской комиссии по расследованию событий в Беслане. По мнению его коллег, вполне возможно, что директор школы Лидия Цалиева просто «назначена крайней», чтобы отвести гнев бесланцев от первых лиц республики, в частности, от президента Дзасохова. Судя по всему, такой вариант «канализации агрессии» считается приемлемым: «Ведь объем их политических требований не меняется, -- говорит собеседник газеты. -- Сначала они требовали отставки силовиков. Теперь, когда отставка состоялась, они требуют суда над ними. Это простая логика -- тех, чьи позиции становятся слабее, стремятся добить. Конечно, их состояние понятно. Но надо просто считаться с тем, что в республике еще много лет будет около 500 человек, которых не устроит ни один вариант урегулирования кризиса. А между тем, если придерживаться тех данных о погибших, которые есть на сегодняшний день, то выходит, что операция по освобождению заложников вообще была успешной. В международной практике подобных операций при скоплении более сотни людей потери в пределах 25% считаются неизбежными».

Надо, впрочем, отметить, что довести эти выкладки до населения пока опять-таки никто не решается. Да и само население в будущие результаты работы парламентской комиссии не верит: «Что толку от их работы? Они и встречаются совсем не с теми, с кем следовало бы», -- говорит бесланский журналист, бывший сотрудник милиции Эльбрус Тетов. По мнению большинства осетинских собеседников «Времени новостей», виноваты в происшедшем именно республиканские власти -- хотя бы тем, что мирились с некомпетентностью милиции и прочих структур, коим положено отвечать за мир и правопорядок.

Есть и попытки более сложного анализа. Например, известный оппозиционер и правозащитник южноосетинского происхождения Алан Чочиев полагает, что североосетинское руководство в лице Александра Дзасохова играло собственную партию в многоходовой диверсионной операции, проведенной в Беслане чеченским сопротивлением при поддержке определенных политических кругов Ингушетии и Грузии. «Антироссийский альянс Грузии, Чечни и Ингушетии образовался еще в начале 1990-х годов, -- полагает г-н Чочиев. -- В этой игре каждый участник просчитал свою партию до конца, по мере своих возможностей. В Беслане они хотели размежевать Шамиля Басаева и Аслана Масхадова, доказать мировому сообществу, что они действуют отдельно друг от друга. А затем должна была состояться политическая реанимация Масхадова -- его ввели бы как переговорщика в бесланскую ситуацию, и он вывел бы всех детей. А Северная Осетия была выбрана как мишень потому, что только здесь есть политический лидер, способный стать надежным медиатором этой идеи. На другой стороне «коромысла», в Дагестане, подобное невозможно с 1999 года».

Собеседник «Времени новостей» из числа членов парламентской комиссии по расследованию бесланских событий нашел эту версию усложненной: «Боевики просто провели хорошо спланированную боевую операцию. Цель достигнута: они трое суток удерживали в заложниках массу людей, а потом сотворили нечто страшное, после чего любой житель страны, включая телевизор, первым делом смотрит, нет ли где-нибудь теракта». При этом он полагает, что неадекватность нынешнего североосетинского руководства понятна федеральному центру. Но кадровых выводов регионального уровня тем не менее не будет до окончания нынешнего президентского срока Александра Дзасохова (январь-февраль 2006 года. -- Ред.): «Если, конечно, здесь не начнется война».

Часть местных политиков менее оптимистична: «Осетия, вполне возможно, станет первым регионом, где новый президент будет утвержден местным парламентом по представлению президента России, -- полагает депутат Госдумы РФ Арсен Фадзаев. -- В таком случае Александр Дзасохов может уйти и до окончания своего срока. Важно, чтобы в республике было нормальное управление. Чтобы все сколько-нибудь авторитетные политики и бизнесмены сплотились вокруг лидера и поддерживали его». Войну -- в частности, возобновление конфликта между осетинами и ингушами -- г-н Фадзаев считает маловероятной: «Сейчас это даже не столько невозможно, сколько не нужно ни тем, ни другим».

«Не говори никому про российский закон -- побить могут»

Два месяца со дня бесланской трагедии совпали в Осетии с другой мрачной датой -- ровно 12 лет назад в эти же дни в Пригородном районе вспыхнул первый кровавый этнический конфликт на территории России. Тогда вдоль границы двух республик -- Северной Осетии и Ингушетии -- произошли столкновения, погибли несколько сотен человек, многие оказались в заложниках, а несколько тысяч ингушей были вынуждены покинуть свои дома на осетинской территории и уйти в Ингушетию. В последние несколько лет благодаря специальным усилиям федерального центра часть переселенцев удалось вернуть. Но после Беслана очень многие наблюдатели опасались, что старые осетино-ингушские противоречия возобновятся: о новом витке насилия заговорили, как только стало известно, что в составе банды, захватившей школу, есть ингуши. Особенно мрачные прогнозы связывались с окончанием траура -- часть наблюдателей ждала вспышки насилия по истечении 40 дней со дня захвата школы. Но, к счастью, ничего подобного не произошло.

«Конечно, есть отдельные случаи и отдельные горячие головы, -- говорит депутат Фадзаев. -- Но в общем и целом вы сами видите, что гнев людей направлен не столько против соседей, сколько против своих собственных властей. Все понимают, что федеральный центр больше никогда не допустит развития событий по сценарию 1992 года».

Правда, ингушские правозащитники утверждают, что призрак 1992 года сгустился как никогда. По словам сотрудника полпредства Ингушетии в России Марьям Яндиевой, многие ингуши уже уехали из Владикавказа -- особенно это касается студентов, учившихся в местных вузах и техникумах, и пациентов городских больниц. По данным полпредства, в осетинской столице имел место даже случай похищения человека. Что же касается сел Пригородного района, в которых присутствует или даже преобладает ингушское население, оттуда массового исхода пока не было, хотя некоторые, по сведениям правозащитников, отправили в Ингушетию детей.

«Насколько мне известно, ингуши из Владикавказа действительно уехали, -- подтверждает Арсен Фадзаев. -- Думаю, что они смогут вернуться, но на это уйдет какое-то время. Конечно, пока приостановится и процесс возвращения ингушских беженцев. Но все люди здравомыслящие, понимают, что жизнь продолжается, и с соседями нам тоже придется как-то жить».

В самом Пригородном районе, который широким полукольцом обнимает с востока Владикавказ, внешне мало что изменилось: в селе Чермен, в которое за последние годы вернулись несколько сотен ингушей, их можно видеть на улицах. Люди продолжают строить дома, ходить в магазины и ездить на общественном транспорте. Пожалуй, единственное, что изменилось -- количество патрулей внутренних войск: солдат можно встретить почти на всех улицах. Не говоря уж о том, что местная милиция несет охрану всех ключевых пунктов вроде сельских администраций. Подъезды административных зданий в некоторых селах обложены новенькими мешками с песком -- это, пожалуй, единственный признак обострения. Даже Черменский круг -- главный КПП на границе Осетии с Ингушетией -- работает по-прежнему. Целая вереница легковушек с чеченскими и ингушскими номерами выстраивается перед шлагбаумом, причем не похоже, что люди уезжают из Осетии навсегда. С той стороны тоже едут машины, в том числе и многотонные «КамАЗы», которые, кстати, не так уж дотошно проверяются сотрудниками милиции. «Проблемы в основном с тем, что эти люди не хотят ездить по правилам дорожного движения, -- миролюбиво поясняет инспектор, призывая к порядку очередного лихача. -- В остальном все как обычно».

Обычным, видимо, считается и то, что некоторые гости просто отказываются предъявлять милиции какие-либо документы, а в ответ на обоснованные претензии переходят к разнокалиберным угрозам -- от обращения в прокуратуру до физической расправы. Двум молодым осетинам, которые приехали сюда вместе со мной из Беслана, не слишком нравится сговорчивость милиционеров, они выбираются из машины и начинают что-то с жаром доказывать им по-осетински. Вокруг сразу же собирается несколько возмущенных ингушских водителей: «Вот из-за таких, как вы, провокаторов и происходят все проблемы!» Милиционер, как может, успокаивает бесланцев: у шлагбаума уже собирается пробка. Бесланцы чувствуют себя обиженными. Уезжая, они записывают номера нескольких ингушских машин: «Клянусь, они больше не пересекут границу в обратную сторону», -- говорит Алан.

Он вообще настроен куда менее лояльно, чем мои владикавказские собеседники. «Примерно месяц назад наша молодежь прошла по всем селам, где есть ингуши, и предупредила их: если сами не уедут, отправятся отсюда в цинковых ящиках». -- «Так говорили даже в тех селах, где живут одни ингуши?» -- от этого вопроса Алан явно теряется, но уверяет, что и в таких селах предупреждение было обнародовано. «И что, уезжают?» -- «Конечно, уезжают. Если не будут уезжать, им помогут». -- «Ты понимаешь, что то, что ты говоришь, -- это нарушение российского закона?» -- «Какого?» -- «Федеральной Конституции. Там написано, что люди равны, независимо от того, ингуши они или осетины». -- «Ингуши -- это не люди, -- отвечает Алан, чуть подумав. -- И я тебе не советую кому-нибудь в Беслане говорить про российский закон. По этому закону что ли там детей убили? Лучше не говори так. Побить могут».

Это характерно: скепсис по отношению к России, который раньше вообще не был типичен для Осетии, считавшейся главным «кавказским форпостом» федерального центра, за два месяца стал распространенным явлениям. «Они убили детей, они лгали родителям, они поддерживают Дзасохова, которого люди по-хорошему просят уйти, -- говорит Руслан из Владикавказа. -- Они дают эти компенсации -- но как можно оценить человеческую жизнь в 100 тысяч рублей? Нет, теперь многие задумались о будущем, и многие не так уж уверены, что Осетия до конца должна оставаться с Россией. Надо полагаться на свои силы».

В Беслане тоже склонны полагаться на свои собственные силы. «До большой войны на Кавказе осталось года два, -- говорит бесланец Эльбрус. -- И осетины должны показать, что они способны постоять за себя, если хотят и дальше жить на своей земле. Сейчас, конечно, никто не будет собирать полки и строиться поротно. Месть -- личное дело каждого. Я говорю, что я предоставил Всевышнему тех, кто убил моего сына. Для Всевышнего времени не существует, но для меня оно идет, и довольно быстро, поэтому это дело не стоит откладывать».

Эльбрус рассказывает, что уже ездил в Ингушетию и что на осетино-ингушской границе есть даже специальные проводники, которые проводят людей на соседнюю территорию в обход всех постов. Впрочем, и это тоже -- обычное дело: похищения и убийства по обе стороны границы происходили задолго до Беслана и даже до войны в Пригородном районе. И возмездие всегда было частным делом. Не имеющим ничего общего с российским законом.