Латинское название отмечающего в этом году свое пятилетие петербургского института современного искусства «Проарте» переводится «За искусство». Может показаться, что в названии не хватает восклицательного знака, ведь слышится в нем что-то застольное, или боевое, какой-то не то тост, не то клич защитника героической крепости. Институт и в самом деле расположен в крепости, Петропавловской. На штурм самой этой крепости никто не идет, но усилия по отстаиванию прав такой необычной вещи, как современное искусство, вероятно, сопоставимы с толщиной могучих стен и куртин на невских берегах.

А впрочем, работа института, образовательная и выставочная, напоминает не сражение, а симпатичные «игры в бисер». Такое возможно, пожалуй, только вдали от истинно столичных интриг и пафоса. Примерно полтора года в «Проарте» стартовала новая выставочная программа. В центре ее внимания -- судьба предметов, «необычных и самых обыденных», серийных и штучных. Программа так и была названа -- «Штучки», вероятно, самим Львом Лурье, питерским историком, который эту программу и придумал.

Собственно, предмет, вещь, объект -- в самом центре гуманитарных и художественных интересов последних ста лет. Сразу вспоминаются наши отечественные культурологи -- Георгий Кнабе, расшифровывающий «язык бытовых вещей» разных исторических эпох, и Михаил Эпштейн, придумавший даже целую научную дисциплину -- реалогию, то есть «вещеведение». А в искусстве непревзойденным «вещистом» остается, конечно, Марсель Дюшан. Только ему удавалось практически без всяких мотиваций -- пусть историки искусства соревнуются в интерпретациях и аргументах -- выставлять самые обычные велосипедное колесо, лопату для снега и гораздо более прозаические и даже отталкивающие вещи, утверждая, что это искусство. И действительно, его «реди-мейды» -- шедевры искусства прошлого века.

Художникам, работавшим после него, в том числе и его прямым последователям, такое волшебство превращения простых дешевых штуковин в достойные музеев культурные ценности давалось уже совсем не просто. Хотя стараниями художников разных направлений, прежде всего поп-артистов и концептуалистов, искусство подобных превращений достигло к началу третьего тысячелетия невероятной изощренности и хитроумия. Может показаться, что программа «Штучки» тоже близка кудесничеству современных арт-алхимиков, озабоченных тем, как из сора вещей, которые рано или поздно отправятся на свалку, извлечь музейные ценности. Да вот только вещи на «штучечных» выставках и так уже являются музейными экспонатами. Им не надо «набивать себе цену». Задача здесь не в том, чтобы поупражняться в похожих на фокусы манипуляциях с вещью, а в том, чтобы, наоборот, проявив какую-то особую чуткость, искусство попыталось найти с тихими и скромными, обычными вещами какой-то общий язык. Проявить не сверхъестественные, алхимические способности, а способности исследовательские, понимающие.

Организационный принцип у выставок такой. Берутся предметы одного рода из собрания Музея истории Санкт-Петербурга. Такими предметами были паспорта, пишущие машинки, писчие перья, на очереди корсеты. Это может быть и одна вещь, уникальная. Такой была вышитая вручную рубашка Александра Блока. Сейчас проходит выставка «Телефон», и имеется возможность поделиться опытом личного в ней участия.

О том, что такое телефон и каким он мог быть разным на протяжении своей не такой уж долгой истории, должны напоминать выставленные в принесенных из музея витринах музейные же экспонаты -- старые и старинные телефоны, в которых порой не так уж легко телефон и опознать. Но многообразны не только внешние и технические характеристики, прежде всего многообразны функции телефона в сфере коммуникаций, и многопланово воздействие его на сознание человека «телефонной» эпохи. Именно этот аспект должны были прояснить художники, чьи проекты на конкурсной основе были отобраны для участия в этой, уже пятой, выставке программы «Штучки».

Питерская художница Анна Нестерова создала объект-гибрид. Это отчасти и пародия на растущую тенденцию гибридизации, прежде всего сотовых, телефонов. Есть уже телефоны-диктофоны, телефоны-фотокамеры, телефоны-плееры. Будут и другие. Художница предложила радикальное, соответствующее страхам-тревогам текущего момента, новшество -- телефон-пистолет. Тревогам, одиночеству, проблемам идентификации посвящена и фотосерия ее земляка Дмитрия Шубина «Кто это?» Вопрос, с которого часто начинается реальный телефонный разговор, если и не произносится вслух, всегда, хотя бы в уме, возникает, со смесью надежды и опасения, как только начинает звенеть звонок. Этот всеобщий невроз, вызванный беспредельностью и одновременно ограниченностью телефонных коммуникаций, художник передает, выстраивая ряд фотоизображений людей с телефонными трубками в руках, но со скрытыми лицами.

У москвича Георгия Острецова тоже тематизируется психологический дискомфорт, дисгармония телефонных коммуникаций, как чего-то предельно интимного, приватного и в то же время общедоступного, подконтрольного и ускользающего одновременно. В его выполненных в сложной смешанной технике графических листах присутствуют и придуманные им самим комиксные персонажи-монстры «телефонные жучки» и «информационные кроты», и многочисленные цитаты-репродукции из классических шпионских и приключенческих комиксов. Благодаря этим цитатам его работы становятся своего рода мини-энциклопедией телефонных имиджей. Ведь изображения телефонов, как символы власти, успеха, благополучия, внедряемые в массовое сознание не только рекламой, кино, телевидением, но и их небедным родственником -- комиксами, играют немалую роль в формировании окружающей нас насыщенной образами и оттого фантомной, монструозной действительности.

Петербуржец Юрий Штапаков, вероятно, пытаясь максимально дистанцироваться от всех телефонных неврозов, переключается на медитацию об их бренности, как и бренности всей нашей цивилизации. Современные телефоны он представляет в своих керамических объектах как окаменевшие ископаемые, не как предметы моды и гламура, а как предмет интереса палеонтологов или археологов будущего. Его проект так и называется «Новая археология».

В перформансе московской «Балетной труппы под руководством Г. Лаевского» тоже была сделана попытка уйти от тревог и неврозов в сторону какой-то очередной игры в бисер, игры в сновидческий телефонный космос. В кромешной темноте выставочного зала «Проарте» летали мерцающие бисеринки или фантомчики. Светящиеся потусторонним или «космическим» светом светлячки-экранчики сотовых телефонов в руках невидимых танцоров рисовали в темноте узоры и знаки, возможно, напоминавшие буквы, которыми записывалось некое фантастическое, умиротворяющее SMS-сообщение. Шел танец под своего рода акустический реди-мейд -- фонограмму из реальных мелодий звонков сотовых телефонов.

Выставка «Телефон» -- очередной, очень типичный жест института «Проарте». В нем ясно считывается установка на такое искусство, которое, не игнорируя конфликты инновации и традиции, технологического оптимизма и техногенного хаоса, не поддается все же соблазнам эффектной и зачастую злорадной эстетизации этих конфликтов. Курс здесь держат на художественное обживание конфликтных зон, превращение их в зоны, если не бесконфликтные, то в зоны диалога и вдумчивого взаимовнимания. Подавая, быть может, пример другим, нехудожественным сферам.