Накануне открытия сезона Российский национальный оркестр завершил свое традиционное «Волжское турне», проходившее в этот раз под эгидой Федерального агентства по культуре и кинематографии.

Вместе с художественным руководителем Михаилом Плетневым, президентом фонда «Российский национальный оркестр» Сергеем Марковым, с артистическими и технологическими менеджерами, помощниками, водителями, сотрудниками отдела фандрайзинга, а также туристами, заплатившими за возможность прослушать все варианты гастрольных программ РНО между городскими экскурсиями и корабельными трапезами, обновленный только год назад состав РНО погрузился на четырехпалубный теплоход «Федор Шаляпин» (неприметная табличка в углу выдавала историческое название судна -- «Климент Ворошилов») и, удивляя окрестности, проходящие баржи и катера звуками репетиций, проплыл вверх по течению Волги от Волгограда до Нижнего Новгорода.

На все турне ушла неделя. За это время РНО дал концерты в Саратове, Самаре, Ульяновске, Казани, Чебоксарах и Нижнем. Московского музыкального туриста количество культурных впечатлений и их строгий ритм убаюкивали и увлекали. Ежедневная цепь картин -- монотонная река, причал, экскурсия, архитектура зала, концерт -- настраивала на мерный лад. Ленинский мемориал в Ульяновске сменялся похожим на теплый пряник барочным собором в Казани, за Бахом шел Гершвин, за камерным саратовским арбатом -- перекопанные самарские улицы, срытому двухэтажному казанскому центру отвечали по-европейски уютные новостройки небогатых Чебоксар, а Плетнев-композитор церемонно кивал Кабалевскому. Залы были полны, сборы, как говорят, скорее скромны. Зарплаты в приволжских городах сильно отличаются от столичных (от 50 долларов в Ульяновске, или 150 в Чебоксарах) и не позволяют даже при переполненных концертных залах (студенты в Казани свисали с галерки гроздьями) делать высокие цены на билеты и сборы наподобие московских. Впрочем, цели гастролирующего оркестра были скорее художественными и просветительскими, нежели коммерческими. Уличной рекламы ни в одном из городов видно не было (вероятно, промоушн музыкальной жизни в провинции работает по каким-то старым и трудно объяснимым схемам), из разговоров в антрактах следовало, что крупные музыкальные события на Волге бывают регулярно, но при этом концерты тура собирали ажитированных горожан самого разного социального статуса и положения -- от студентов до местных начальников. Лишенные московских атрибутов событийности (как то: мучительно торжественные речи и мобильный звон), программы неизменно заканчивались стоячими овациями. Те, кому выпал случай наблюдать за оркестром всю неделю, могли заметить крайнее своеобразие программной стратегии оркестра, суть которой сконцентрировалась на двух полюсах -- обаятельной доступности и строгой раритетности.

Публике Чебоксар и Нижнего Новгорода достались элегантно-шикарные версии Гершвина: «Голубой рапсодией» и переложением «Американца в Париже» для трубы с оркестром (солист -- молодой оркестрант Владислав Лаврик) продирижировал специалист по звуковой роскоши и эффектной организации масштабов Александр Сладковский. Казань прослушала ми-минорный скрипичный концерт Мендельсона, с обаятельной бодростью сыгранный Михаилом Симоняном. Но во втором казанском отделении зазвучал уже редкий на российских сценах Рихард Штраус (громокипящий «Дон Жуан», продирижированный Сладковским). А Саратов и Самара удостоились эксклюзивного репертуара от Плетнева за пультом. В намеренно не многотиражном, интравертном духе звучала самарская подборка из музыки Сибелиуса и два хорошо известных в учебной практике, но не в публичной жизни концерта Кабалевского (в исполнении школьников скрипача Юрия Ревича и пианиста Филиппа Копачевского). Что до Сибелиуса («Я играю только ту музыку, в которую верю», -- где-то на палубе обмолвился Плетнев), музыка к драме «Пеллеас и Мелизанда», симфоническая поэма «Бард» и две легенды из сюиты «Лемминкяйнен» убедили прозрачной непретенциозной монотонностью не только публику, но и самих оркестрантов. «Как вам такое количество смерти в одной программе?» -- спрашивал потом коллег по пароходу концертмейстер оркестра Алексей Бруни. Было трудно, но хорошо.

Плетнев не только почти бесстрастно и упорно погружался в темные озера символизма и позднеромантической квазинаивности, но и доставал из их холодных, ясных и пронзительных глубин волшебный оркестровый звук. Он словно вычищал и уточнял звучание оркестра, взаимодействие и характер его групп, тонкости баланса. Еще в Саратове он показал, что намерен устроить на Волге лабораторию по разработке нового звука и особого стиля своего обновленного оркестра. В технически не вполне совершенном исполнении «Картинок с выставки» Мусоргского несколькими сильными штрихами наколдовал такие чудеса (одно из них -- призрачный, почти стеклянный колокольный звон, сыгранный струнными в финале), что оторопь брала, и общеизвестное казалось неузнаваемым.

В орбиту сложного лабораторного эксперимента попали и концерты Баха (ре-минорный и фа-минорный) -- и не только потому, что аккомпанементом стеснительно продирижировал юный концертмейстер гобоев Андрей Рубцов. Бах показался сгустком плетневского тихого сумрака, тревоги за пазухой у ясности, эмоциональности, изнутри подтачивающей рациональные конструкции, упрямого пианизма, спорящего с аутентистскими подходами. Эксперимент, казалось, был затеян ради стынущих вторых частей. Плетнев стал мастером адажио, тогда как раньше его называли виртуозом дансантности.

Теперь блестяще галантный стиль разрабатывают скорее в недрах оркестра: большинство первых отделений в турне были отданы камерным ансамблям, созданным молодыми оркестрантами, из которых самый сильный и интересный -- RNOoboe+strings (струнный квартет с гобоем) гобоиста Виталия Назарова. И если не все ансамбли оказались на сто процентов удачны и точны, то общая цель вполне была достигнута -- кроме репертуарных векторов РНО обкатывал на Волге свой новый имидж и манеру, основанные на спонтанности, живости, мобильности и сольных качествах оркестрантов.

Можно только гадать, повлияли ли на них неистовые полуночные турниры по пинг-понгу с участием маэстро -- он жулил, злился, радовался, никому, кроме концертмейстера вторых скрипок, не давал у себя выигрывать, почти позировал перед лениво веселящимися вокруг оркестрантами. Тем не менее ясно, что в интерпретациях и звуке РНО давно важны не только виртуозность, быстрота реакции и точность попаданий, но и непредсказуемость. Так что не стоит удивляться, если за кантиленами оркестра когда-нибудь послышится пластмассовый стук ярости или тихий гул азарта -- они из списка наработок и успехов волжского турне.