Новый фильм Эмира Кустурицы сразу же после премьеры на Каннском фестивале как-то торопливо и с малопонятным облегчением начали честить топтанием на одном и том же самим же Кустурицей и утрамбованном плацдарме витального этнографического балагана со стрельбой в белый свет как в копеечку, с плавно переходящими в панихиду массовыми празднествами и звоном разбиваемой о голову стеклопосуды. То, что во времена «Подполья» и «Черной кошки, белого кота» вызывало однозначный восторг, сегодня в одночасье стало приевшимся и надоевшим. И вместо того, чтобы повнимательнее прислушаться к собственному организму и призадуматься, не разладилось ли в первую очередь что-то внутри, пресыщенные новейшими тенденциями аналитики вынесли не подлежащий обжалованию приговор режиссеру: замылился, исписался, устал. Был, короче, Кустурица, да весь вышел. Но, как говорил некогда еще один немалого дарования творец, которому то и дело предъявляли подобные обвинения, «я там, а вы -- здесь, счастливо оставаться». Пресыщенный снобизм большинства нисколько не мешает осознавать, что именно в пестром целлулоидном вертепе Кустурицы и бьется самая настоящая живая жизнь, выраженная средствами кинематографа в самой отчаянной и всеобъемлющей полноте.

История, рассказанная в «Жизни как чуде», на первый взгляд может показаться элементарной и несложной. На второй, впрочем, тоже, потому что именно такой она и является. Осмыслить отображенный на экране метафорический ряд немногим сложнее, чем догадаться, почему герои «Подполья» сидят в подполье и что на самом деле олицетворяет дрейфующий по волнам остров, относящий деревенский оркестрик все дальше от материка. Но от этого не становится хуже -- прославившая режиссера «боснийская солянка» все та же и даже не успела остыть. На границе Боснии и Сербии обитает станционный смотритель Лука (Славка Стимач, давно выросший, но на раз узнаваемый Дино из кустурицевского «Помнишь ли, Долли Белл»), трепетно лелеющий свой полустанок и вечно недостроенный кусок железнодорожного полотна. Вместе с Лукой живут жена (оперная певица, некогда навсегда сорвавшая голос, поющая лишь под аккомпанемент радиотрансляций и безуспешно выдающая душевное расстройство за аллергию) и сын, помешанный на футболе и мечтающий играть за обожаемого белградского «Партизана». На дворе 1992 год. Войны -- во всяком случае здесь -- быть вроде бы не должно. И когда одновременно с приглашением на «партизанские» сборы сын получает повестку в армию, Лука практически не волнуется -- и проводы проходят по всем правилам хмельного и шумного балканского веселья. Но в конце концов раздор добирается и до маленькой приграничной станции. Жена Луки скрывается с заезжим венгерским лабухом, а сын-рекрут попадает в плен. И тогда отчаявшийся Лука по совету соседей селит у себя в доме мусульманку Собаху (Наташа Солак), медсестру из соседнего городишки: знающие люди научили, что ее можно будет обменять на сына. Но для того, чтобы совершился этот неакадемический обмен, нужно время. И очень скоро Луке и Сабахе станет понятно, что во время бомбежки намного теплее и надежнее прятаться под одним одеялом. И нет особого смысла наводить мосты вопросами вроде «как это называется на твоем языке», потому что все понятно и так. И вместо напряженного ожидания решения об обмене пленными на полустанке воцаряется Вселенская Большая Любовь. Чувства брызжут во все стороны, будто алый сок из арбуза, расколотого о голову под струями горного водопада, где влюбленные плещутся как большие красивые рыбы, -- до тех пор, пока в родные пенаты не возвращается окончательно обезумевшая жена, а перспектива возвращения сына становится все менее гипотетической.

Признаваться, что тебе не по нраву показанная Кустурицей жизнь и любовь, почти то же самое, что расписаться в равнодушии к жизни и любви вообще. Невозможно, да и совершенно не хочется кривить рот, снова оказавшись в далеко не безоблачной, но все равно волшебной стране, где футбольный матч грозит обернуться тотальной потасовкой в дыму фанатских петард, в мединститутах учат резать горло, а потом зашивать его как было, а во время минометных обстрелов принято приклеивать вареньем к доске шахматные фигуры, чтобы они не рассыпались от очередной канонады. Где чувства доступны не только людям, но и животным, вроде безнадежно влюбленной бог знает в кого ослицы, проводящей дни на рельсах в ожидании локомотива, который принесет последний покой, -- но по рельсам едет лишь невозможно медленный поезд, на котором справляют праздник общей беды «патриоты-бизнесмены», доведшие страну до ручки, а себя -- до блаженной кокаиновой истерики. Где гуси царственны и ослепительны даже под когтями ястреба, а черно-белый кот совершенно по-человечески таращит магнетические блюдца, похожие на зрачки гипнотизера Бэлы Лугоши в «Белом зомби». Где -- как в футболе -- «скорость и чувства равны».

Но Кустурица не только в очередной раз обнажает до предела эмоции, заставляя рыдать над самыми элементарными знаками и символами, которых, как выясняется, больше всего и не хватало все эти годы (не случайно одно из международных названий фильма -- «Голодное сердце»). Как некогда, он с помощью грандиозного французского оператора Мишеля Аматье, памятного, среди прочего, по «Городу похищенных детей» и «Доберману», выстраивает на экране ландшафт, абсолютно совершенный с точки зрения чистой формы. Сцены охоты, массовых гуляний, зимние пейзажи, где каждая веточка на дереве неповторимо занесена ослепительно-белым инеем, заставляют вспомнить о Брейгеле, а еще в большей степени -- о югославских примитивистах Доскалу, Скуржени, Генераличе. Удивительных и лишь номинально «наивных» живописцах Хлебинской школы, чьи репродукции в последнее время использует для оформления своих альбомов Егор Летов -- тот самый помянутый в начале творец, окончательно вышедший наружу из всех измерений. Совпадающий по мироощущению с Кустурицей до последней ноты. И дарующий ту же самую абсолютную свободу и удаль, что и история маленького станционного смотрителя и его возлюбленной заложницы. Которые обязательно доедут на дребезжащей дрезине по искривленным от прямых артиллерийских попаданий и белесым от кокаина рельсам прямиком в чаемую Австралию.

Это вечная награда, это радость навсегда.