«Октябрь», видимо, решил бороться за премию Белкина -- в №7 разместились аж три повести. Все с претензией на глубокомыслие. В первой -- «Радуге прощения» Антона Савина -- рассказывается история типового «серебряновечного» сверхчеловека, что пошел служить большевикам (не кем-нибудь, а уездным прокурором), устраивал черные мессы, воздвигал памятник Иуде, якшался с взыскующими истины чекистами, священниками, уголовниками и учеными и ставил рискованные эксперименты на людях. В конце концов герой-рассказчик делает предметом эксперимента самого себя, низвергается (возносится) в настоящее безумие (по-моему, так крепко сдвинутым был изначально) и пишет свою циничную исповедь. Вторая повесть -- «Анклав» Юрия Чернякова -- живописует трудную судьбу литератора в позднесоветские и постсоветские времена: саркастическое описание писательских нравов, сексуальные комплексы (сожительство мальчика со взрослой соседкой), мистические совпадения, пьянства и опять-таки поиски какой-то истины. Третья повесть -- «Гнездо времени» Александра Дорофеева -- не просто повесть, а «повесть в новеллах». Я бы сказал -- «в байках». Рассказчик и задуманный забавным новый русский оттягиваются на мексиканском курорте. Их похождения, вероятно, призваны символизировать нечто важное и загадочное -- авторское предисловие открывается вопросом: «Кто знает, что это за штука -- время?» По сходному поводу много лет назад недурно высказался сочинитель Пушкин в письме к сочинителю Дельвигу: «А время вещь такая, которую ни с каким «Вестником» не стану я терять». Первый наш поэт разумел журнал любомудров «Московский вестник», но мысль его верна и в отношении иных периодических изданий. Худы ли три «октябрьские» повести? -- Да нет, пристойные опусы. Дерзкие, но в рамках. Сделанные, но приблизительно. Необязательные. И читать их не обязательно.

Выигрышно смотрится подборка рассказов Алексея Варламова. Я не большой поклонник его дистиллированного, имитирующего благородную старину слога, но должно признать: все истории придуманы и рассказаны изящно, люди похожи на людей, а в финалах есть «играющая» неожиданность. «Чоловик» (рассказчик теряет невинность на фольклорной практике в Карпатах), по-моему, настоящая удача. Да и «Шанхай», «Еврейка», «Попугай на окне» стоят внимания.

Два варламовских рассказа -- «Сектор «Е» и «Все люди умеют плавать» -- напечатаны в «Новом мире» (№8). Мне они понравились меньше, чем «октябрьские», но это дело вкуса. Варламов умеет сочетать неожиданный (иногда с легким «мистическим» привкусом) сюжет с «настроением» -- рассказы у него получаются удачнее, чем композиционно не выверенные и перегруженные идеологическими концептами «крупные формы».

Настоящая радость -- «Теленок», «Хука» и «За окном» Бориса Екимова. Лет десять назад дал я повод литераторскому сообществу весело посмеяться над моей профессиональной беспомощностью. Не умея толком объяснить свое восхищение органичными и точными екимовскими рассказами, я тогда отделался звонкой фразой: «Екимов есть Екимов». К сожалению, с тех пор никуда я не продвинулся. Впрочем, признаюсь: чужие -- в том числе лучших наших критиков -- рассуждения о прозе Екимова меня тоже не слишком впечатляют. Может, ревную. А может, и впрямь не хватает нам инструментария для внятного прочтения этой «обыкновенной» прозы.

В предыдущем обзоре я попытался уйти от разговора о романе Николая Кононова «Нежный театр». Первая часть показалась претенциозной и выдуманной, а «наезжать» на одаренного прозаика не хотелось. Увы, окончание дела не поправило. В анонсах роман именовался «шоковым» (при публикации пряный эпитет снят), но эпатирующие кононовские ходы (сын «постигает» отца в момент, когда отец на его глазах справляет малую нужду) рождают не шок, а скуку. Тоскливо от привычных игр на грани «телесности» (сколько можно про «советские» запахи!) и психоанализа, от метафизических перегрузок, от настырно демонстрируемого «мастерства». И от полной недостоверности всего, что происходит с бесцветным повествователем. О да, это «прием», это «пустота» как «сверхполнота», это цинизм как стыдливость... Чего-чего, а поводов для долгого словоговорения Кононов дает с избытком. Без меня -- могу только любимого Тынянова процитировать: «Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра -- отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони. Вот -- уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание». И восьмидесяти лет не прошло, снова здорово, за амбру -- гроши.

Окончание «Гастрольного романа» Владимира Рецептера («Знамя», №8) мне показалось более значительным и значимым, чем первая часть. Которая, впрочем, тоже понравилась. Однако именно в окончании выявились вполне и нежность к людям, и умная трезвость в оценке себя и легендарного прошлого, и тактичная тонкость в суждениях об актерском деле. Может быть, я просто начало читал не так внимательно, как оно того заслуживает? Захотелось к нему вернуться. А заодно и к предшествующим книгам Рецептера -- «Прощай, БДТ» и «Ностальгии по Японии».

Как и прежде, хороши «Питерские былички» Эдуарда Кочергина, замечательного художника, в свою пору оформившего многие спектакли товстоноговского театра (рифма к роману Рецептера) и незаурядного знатока курьезов и обыденностей «дна» невской столицы.

Повесть Марины Москвиной «Между нами только ночь» похожа на прочие сочинения этого автора -- хоть на отчет об индийских впечатлениях, хоть на еще одну повесть -- «Зеленые горы и белые облака», что опубликована «Дружбой народов» (№8). Все та же улыбчивая милота, все та же легкая сентиментальность, все то же смакование изящных мелочей, великое значение которых непонятно заскорузлым филистерам. Ах, посмотрите, какая я пленительно несуразная. Как мне все на свете не удается, но я от того ни мало не грущу. Ах, какая волшебная собачка пробежала... Какой ветерок зашелестел... Какие гении нас со всех сторон окружают... Счастливыми быть так просто -- жизнь такая короткая... Всех жалко -- улыбнемся сквозь хрустальные слезы. Нет, конечно, Москвина прямо такого не пишет, но аромат ее прозы именно таков. Как это в театре называется -- инженю? травести? И вокруг кокетничающего своей трогательностью и воздушностью автора тоже сплошь вдохновенные нежные чудаки, маленькие волшебники, очарованные странники. Сгорел в три минуты автомобиль (это в «дружбинской» повести) -- ну и ладно. Выросла у очередной волшебницы дочь-хабалка (впрочем, подвизающаяся на балетной сцене) -- Бог ей судья. Умирают друзья -- всплакнем от сердца, но и вспомним, что артистизм, доброта, щедрость, юмор и все прочие легкокрылые добродетели конца не знают. Изящно? -- Изящно. Искренне? -- Искренне. Сомневаюсь я в человеческой доброте Марины Москвиной, в ее любви к друзьям и «братьям нашим меньшим», в ее готовности броситься на помощь по первому зову? -- Ни минуты. И постоянное охорашивание этому не мешает. Если единственная задача автора -- убедить читателя в собственной очаровательности, то она выполнена. Но, кажется, Москвина хочет чего-то иного.

Повесть Валерия Исхакова «Без жалости» -- мастерски сделанная игрушка. Страшноватая. С эффектно закрученным сюжетом, начищенными до пародийного блеска аксессуарами «модной» словесности («не-игровые» параллели можно сыскать едва ли не у всех фигурантов этого обзора, и не только у них), «скелетом в шкафу», крутым героем-суперменом, черным юморком и жалящим (все-таки без жалости никак не обойтись) финалом. Видимо, писалась повесть легко -- легко и читается. Рекомендую. Как и цикл рассказов Елены Долгопят «Мальчики».