На вопросы газеты "Время новостей" о ситуации с вынужденными переселенцами из Чечни в Ингушетии ответил заместитель начальника Федеральной миграционной службы МВД России Игорь ЮНАШ.

-- Игорь Борисович, «Сацита» была последним палаточным лагерем на территории Ингушетии. Сколько здесь жило людей?

-- В начале года в «Саците» проживало 3225 человек -- 671 семья в 569 палатках. «Сацита» была самым благоустроенным из всех лагерей. У них там были мечеть, детский сад, школа, амбулатория. Все это строили гуманитарные организации -- и «Врачи без границ», и чехи («Люди в беде». -- Ред.), и саудовцы (Саудовский Красный Полумесяц. -- Ред.). Саудовцы содержали «Сациту» и снабжали ее гуманитарной помощью. Но они не имеют ничего против свертывания лагеря. Все постройки по договоренности с чеченской стороной переданы в Чечню. Правда, гуманитарные организации хотели передать детский сад в одно из мест компактного поселения (МКП) здесь же, в Ингушетии. Но ведь любое МКП тоже временное, пройдет еще, может быть, год, и вся эта эпопея закончится. Тогда садик придется опять разбирать и переносить. Мы уже сейчас не успеваем заявки удовлетворять от тех, кто живет в МКП и хочет вернуться в Чечню.

-- К миграционным властям существует много претензий по поводу «недобровольного» возвращения.

-- Есть такая интересная цифирь: мы в этом году сняли с учета в частном секторе 6383 человека. Они самостоятельно уехали в Чечню. В Чечне они у нас даже на учет не встали. Это значит, что они просто вернулись к себе домой. А это, по-моему, лучше всего характеризует ситуацию с возвращением людей. Мне вообще непонятна логика этих разговоров. Получается, что мы варвары, вандалы, перевозим людей из палаток. Но ни один из тех, кого мы перевезли, не живет в условиях хуже, чем у него были.

-- Говорят, что переселенцев на самом деле гораздо больше, чем в сводках Федеральной миграционной службы?

-- Мы начали подсчет людей два с половиной года назад, когда служба перешла в ведение МВД. Переучет длился восемь месяцев, мы прошли весь частный сектор. Картина получилась более-менее объективная. Считать было сложно: народ, например, весной уезжает на полевые работы, потом возвращается и все лето ездит туда-сюда. Во время уборки урожая опять никого нет. Но потом возвращаются. А считали мы долго, потому что хотели каждого в глаза увидеть. Сначала в Ингушетии кроме палаток были еще железнодорожные составы. Да и в палатках народу было как селедок в банке. Люди ведь остались в чистом поле без крыши над головой, вповалку спали на полу в этих палатках. А когда прошел пик военных действий, часть схлынула обратно. Остались только те, кому некуда ехать, или инертные люди.

-- И эту инертность иногда помогает преодолеть милиция?

-- Может быть, и помогает. Люди ведь действительно привыкают -- как лошадь к стойлу. Я иногда удивляюсь: стоит, например, рядом с палаткой домик. Мы им говорим: «Ребята, переходите». -- «Да нет, мы не хотим. А сколько нам за это заплатят?» Заплатить им еще за то, что им домик дали? Я понимаю еще, если бы там не было альтернативы: только в Чечню и все. Ну не хочет человек в Чечню, понятно. Но мы же оставляем ему возможность остаться жить в Ингушетии. Мы арендуем здесь жилье, мы можем селить людей из палаток в освободившиеся помещения МКП. Держать людей в палатках нельзя.

-- Почему их расселение так затянулось?

-- «Враги революции», так называемые гуманитарные организации, обещали людям помощь. Здесь, в Ингушетии. Но не давали. А люди ждали, не снимались. Скажем, поступило 30 заявлений. В лагере все знают, сколько семей готовится к выезду. Мы заказываем 50 машин. Некоторые семьи ведь в один грузовик не помещаются, у них и скот, и хозяйство. У некоторых даже холодильники были в палатках. Одну семью перевозили на четырех машинах. Машины заказаны. Накануне в лагере появляется объявление: завтра гуманитарная организация такая-то раздает гуманитарную помощь. Но никто ничего не раздает. Половина из тех, кто собирался ехать, сидит на месте. Мы им говорим: «Вы чего, ребята? Это вам все равно, а мы-то за машины в любом случае платим!» -- «А вот получим гуманитарную помощь, потом поедем». Но и назавтра помощи нет, есть только слухи, что она будет послезавтра. Люди опять не едут, сидят на месте. Причем у них уже пожитки сложены, они ни здесь и ни там. А помощь эта в итоге оказывается хлам. Никогда не забуду, как гуманитарии сорвали нам четыре отправки. Обещали помощь несколько дней, люди ждали, а им привезли пластмассовые тазы, ведра и бочки. Да у них за эти годы столько такого добра скопилось!

-- Вы видите смысл таких действий в попытках дестабилизации положения на российском Северном Кавказе?

-- Я вижу смысл только один -- воспрепятствование возвращению людей. Да, тем самым «врагам революции», которые «из-за бугра» руководили этими процессами, нужно было иметь этот нарыв на российском теле. Чтобы можно было показать пальцем и сказать -- вот российское правительство за столько лет не в состоянии справиться с проблемой. Второе, это были точки, где отлеживались «бандюки». Оперативная информация шла постоянно, и довольно много этих людей задерживали. Обычно народ снимает палатки самостоятельно: подошла машина, загрузили, поехали. Никто никогда не стоял в качестве наблюдающего. А когда закрывали лагерь «Барт», в последний день снимали десятка полтора палаток, и наблюдающих было много, стояли рядышком. И когда палатки сняли, под тремя из них нашли схроны для оружия. Обычно их заваливали мусором, а тут они не успели -- народ смотрит. В одной яме даже граната осталась. Терять такие базы боевики, конечно, не хотели. Они ведь практически неуязвимы. Как только силовики въезжали на территорию лагеря, сразу поднимался крик до небес, все собираются, и невозможно изъять человека из толпы. Последний случай был в «Спутнике» месяца два назад, перед самым закрытием. Въехали ребята из группировки, но навстречу сразу выбежали женщины -- ну и что сделаешь? Бэтээры, собаки, автоматы -- но стрелять-то не будешь. Женщины помитинговали и разошлись, а разыскиваемый ушел. Поэтому ловили их на периметрах. Только на моей памяти выловили полтора десятка групп.

-- То есть закрывать лагеря мешали боевики?

-- Я бы сказал, это было такое «ватное» сопротивление. Там, например, постоянно бродила целая когорта правозащитников в кавычках. На мой взгляд, если ты настоящий правозащитник, ты должен был все эти годы долбить российское правительство: это безобразие, это возмутительно, что люди живут в ужасающих условиях, дайте им нормальное жилье. Но когда правозащитник защищает право людей жить в скотских условиях, это уже защита не права, а бесправия. А ведь эти ребята деньги получают за свою работу. Очень интересно было наблюдать: приезжает, скажем, г-жа Памфилова в лагерь. Стоят люди, их в толпе сразу заметно, они одеты получше. Митингуют, рассказывают, как о них не забоятся и силком выгоняют. Отшумели, г-жа Памфилова собирается уезжать, они -- в сторонку, мобильник из-за пазухи, и давай докладывать, что они там соорудили и чем там это дело заканчивается. Они запугивали людей. С одной стороны, говорили: вот вы приедете в Чечню, у вас дети, пацану 15 лет. Придут федералы, заберут, может и домой не вернуться. А с другой стороны, говорили: если уедете в Чечню -- дом спалим. Но в «Спутнике» мы столкнулись с парадоксальной вещью: там эту контрпропаганду вели те, у кого в лагере были свои торговые киоски, такой микробизнес. Они просто не знали, что им делать дальше. Понимали, что лагеря рано или поздно закроют, но хотели еще два, три дня, неделю поработать.

-- Но гораздо больше заработали те, кто снабжал лагеря. Получила ли сама Ингушетия какие-то выгоды от всей этой истории? Об этом говорилось часто, но всегда как-то неопределенно.

-- Конечно, Ингушетия заработала, и отток этих людей сейчас -- уход определенных финансовых потоков. Мы только «коммуналку» платим по 20 руб. за человека в сутки -- за каждого, кто живет в МКП или в лагере. Если у нас в МКП осталось 18 610 человек, получается, только «коммуналки» приносят ингушской казне 360 тыс. руб. в день.

-- Как «технологически» можно нагреть на этом руки?

-- Во-первых, приписки. Люди уезжали, а их не показывали возвратившимися. Деньги продолжали идти. Были проблемы и с ценами на хлеб -- хлеб, купленный оптом, шел по ценам розничной торговли. Другой вопрос, что теперь это уже недоказуемо. Я думаю, это и сейчас есть в частном секторе. Реально посчитать можно только тех, кто приходит получать хлеб, -- он раздается из расчета шесть рублей на человека в сутки. Тем, кто этот хлеб возит и раздает, неинтересно рассказывать, что вчера у него было 500 человек, а сегодня -- 480. Это очень сложно контролируемый механизм, полностью избежать переплат и сейчас невозможно. Вот из МКП люди уезжают самостоятельно, но хозяину МКП ведь невыгодно их «показывать» -- за каждого он получает 20 руб. в стуки.

-- Удается ли избежать двойного учета, когда человек «на балансе» у ФМС одновременно и в Чечне, и в Ингушетии?

-- Да, это наш пробел. Снимать человека с учета здесь надо только после того, как он встал на учет в Чечне. Оттуда должны в онлайновом режиме сообщать в Ингушетию, кто приехал. Но полный информационный обмен у них бывает не чаще чем раз в месяц. А за этот месяц появляется люфт. Вот последний раз чеченское МВД выявило 500 человек -- тех, кто стоит на двойном учете. Ингуши выяснили, что 280 человек из этого списка живут у них. Эти ребята валяют дурака: ни там не живут, ни здесь. Они, как правило, норовят попасть в Чечню в частный сектор: там ФМС платит им компенсацию за наем жилья, 14 руб. в сутки, плюс шесть рублей на хлеб. В руки ему идет 20 руб. в день. Если семья из пяти человек -- это 100 руб. в сутки. 3000 руб. в месяц -- для Чечни очень приличные деньги. А если он не снят с учета в Ингушетии, он получает еще и продуктов на 15 руб. в день. Можно неплохо жить.