Перед спектаклем

Лермонтовский «Демон», поставленный Кириллом Серебренниковым, играется в Театре им. Моссовета на «Сцене под крышей». Зал рассчитан на 120 мест. Над хитро сооруженными подмостками (художник Николай Симонов), в самой середине, подвешен тяжелый нетесаный камень. В одной из первых сцен («И над вершинами Кавказа изгнанник рая пролетал...») этот камень начинает раскачиваться наподобие маятника. К лицу Олега Меньшикова он подлетает очень близко. Меньшиковскому Демону скучно парить над скалами, он пикирует, рискуя разбиться, и вновь взмывает вверх -- это изображено с большой наглядностью. Эффект, однако, дорого обходится. На первом же публичном показе (не в сцене полета, позже) Меньшиков рассек о камень губу -- так сильно, что второй показ пришлось отменить. Третий был последним в сезоне. Надо ли объяснять, что творилось у входа?

Все предварительные договоренности тут же были забыты: извините, у нас форс-мажор, дефолт и все такое. Да, обещали. Нет, не можем. Конечно, подождите, если что-нибудь, то мы... и т.д. А в глазах недоумение: какие еще критики, когда мест не хватает родным и знакомым Кролика?

Оставалось уйти, утешаясь привычным «они-русские-это-многое-объясняет». Тут, по всем канонам романтического театра, появился человек в черном, отдал мне свой билет, а потом уже представился: «В. -- советник президента Национального резервного банка. Представитель спонсора». От потрясения я даже не смог внятно поблагодарить его за жест, достойный сэра Филиппа Сидни: возьми, солдат, флягу, твоя нужда больше моей. Благодарю сейчас, и от всей души.

Рассказано в ободрение тем, кто будет рваться на «Демона», прекрасно понимая, что доступных билетов на спектакль нет и не будет. Да, их не будет. А чудеса возможны.

Вокруг спектакля

Я обещал подождать с рецензией до осени, и слово свое держу. Это не рецензия. Я не буду писать о качестве формы, не буду оценивать ни режиссерскую, ни актерскую работу. Может быть, пока еще рано говорить о том, как идет игра и насколько хороши в «Демоне» Наталья Швец (Тамара), Анатолий Белый (жених Тамары, Ангел) и Олег Меньшиков. Мне не кажется, что рано, но слово есть слово. Поэтому речь пойдет лишь о считывающихся смыслах: о том, ради чего на сцену перенесена поэма Лермонтова и что значит роль Демона в актерской судьбе Меньшикова. Понять цели этого спектакля важнее, чем обсудить его достоинства и недостатки. Если я ошибусь в толкованиях -- не мне решать, что тому виной, моя ли нечуткость или невнятность театрального сообщения. Вопрос останется открытым: у позиции «некритика» имеются свои выгоды.

Кирилл Серебренников говорит, что поставить «Демона» он предложил Меньшикову сам и что люди, узнав о замысле, реагировали одинаково: «Меньшиков -- Демон? Ну конечно, конечно!» Готов поверить первому. «Сыграть поэму» -- идея, которая либо подразумевает режиссерское know-how, либо гроша не стоит. Не сомневаюсь во втором: о демоническом очаровании и «роковом даре» Меньшикова говорят не только восторженные поклонницы, но и рассудительные критики. Татьяна Москвина -- та попросту прочила ему «демонизм» как ведущую творческую тему. «Лермонтов, Достоевский, Белый, Блок, многое другое -- вся русская литература, пронизанная отсветами великой древней трагедии («О, как ты низко пал, Люцифер, сын утренней звезды!»), -- была бы ему по плечу», -- писала она в 1999 году, когда на экраны вышел кучерявый «Сибирский цирюльник».

Разумеется, легко себе представить, как Меньшиков играет Ставрогина в «Бесах» и Николая Аблеухова в «Петербурге». Думаю только, что эти роли ничего не добавят к сыгранному в «Демоне» и, тринадцатью годами раньше, в «Калигуле». Более того, сама перспектива закрепить за собою амплуа «падшего ангела», на мой взгляд, не особо увлекательна.

А вот насчет великой литературы все правильно: она нужна актеру Меньшикову, и он ей тоже нужен, особенно сейчас. В состав его таланта входит глубокая и серьезная верность авторскому смыслу. Чтобы нарушить эту верность, он должен очень сильно исказить самого себя, а мучаться ради оригинальности по малороссийскому принципу «хоть гiрше, да иньше» -- это не для Меньшикова. Что нового внес он в образ Демона? Ничего не внес. Он его, извините за выражение, воплотил -- вам мало?

Демон Меньшикова, в полном соответствии с тем, что написано у Лермонтова, не дух зла, но прежде всего «дух изгнанья». Ад ему так же чужд, как и рай. Фраза «и зло наскучило ему» произносится Меньшиковым-Демоном без всякого пафоса и тем более без всякой жалости к себе, скучающему. Она звучит просто, как аксиома, и не требует подтверждений, обильно предлагаемых режиссером. Кирилл Серебренников вывел на сцену игривую нечисть вполне страхолюдного вида (ближайшая аналогия -- фильм-ужастик «Восставшие из ада» в ускоренном воспроизведении) и придумал для нее массу противно-курьезных занятий. Нечто похожее он уже сделал в «Сладкоголосой птице юности», когда превратил старушек-богаделок в хор карикатурных эриний. Похоже, что «коллектив нечисти» -- предмет, всерьез занимающий воображение Серебренникова. Однако пристраивать к сюжету «Демона» целый флигель резвящихся гоблинов было необязательно. С первой секунды ясно, что одинокий герой Меньшикова не «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла», а существо совершенно особой породы. Когда-то, играя Ганечку Иволгина в «Идиоте», Меньшиков напомнил Инне Соловьевой молодого Наполеона на Аркольском мосту. По поводу Демона можно было бы вспомнить Наполеона на Эльбе -- не реального, с жирком и плешью, а мифологизированного романтиками ХIХ века. Любовь Демона к Тамаре -- это его «сто дней», которые сулили возврат к полноте бытия и кончились полным, не оставляющим надежд поражением.

«Демонична» ли эта любовь? Нисколько. Герой Меньшикова не искушает свою избранницу запретной страстью, а влюбляется искренне, опрометью. В текст его роли вписан лермонтовский панегирик Тамаре («С тех пор, как мир лишился рая, / Клянусь, красавица такая...»). Надо слышать, каким восторженным изумлением наполняются эти слова у Меньшикова. Надо слышать, как он поет «На воздушном океане...», -- словно отец, баюкающий любимого измученного ребенка. Надо оценить полноту самозабвенья. «Во дни блаженства мне в раю / Одной тебя недоставало» -- эта неправда сказана с упоенной верой: так и было, не могло быть иначе. Демон, клянущийся «веровать добру», совершенно не помнит о том, что раскаянье, молитва, примирение с небом для него невозможны. Куда там -- он не помнит даже, что его поцелуй смертелен для человека.

Сыграть это самое «не помнит» лучше, чем Меньшиков, не способен никто. Самое дивное из свойств его таланта -- умение мгновенно переключать регистры душевной жизни. «Он (Демон) и ироничен, и жесток, и лиричен, и несчастен, и чудовищно одинок. И все это есть в Меньшикове», -- говорит Серебренников, пытаясь объяснить, чем сложна роль и чем уникальна актерская природа. Он плохо объясняет. «Все это» и многое другое найдется почти в каждом человеке. Суть в том, что ирония и лиризм, жестокость и нежность, ненависть и любовь в героях Меньшикова -- чистые состояния душевного вещества. Новое чувство не вырастает из только что пережитого, не хранит его следов: оно его вытесняет, сразу и полностью. Всегда казалось, что блестящая и расчетливая игра Меньшикова (расчетливость -- лучший союзник искренности) сродни искусству жонглера -- оно и сейчас может показаться. Однако переживания Демона неподдельно, изнурительно весомы. Такой душевной тяжести не знали прежние герои Меньшикова, включая Калигулу. Тут не пожонглируешь с привычной ловкостью. Есть сцены, в которых... впрочем, писать об этом я зарекся.

Еще одну фигуру умолчания приходится сделать, поскольку я не вижу возможности безоценочно говорить о том, как режиссер и актеры обращаются с поэтическим словом. Качество «поэтичности» чрезвычайно важно для Серебренникова. Он предложил артистам особую, подчеркнуто небытовую манеру речи, обязал выделять голосом аллитерации («А мнне нне быть нничьей женною, О, нне бранни, отец, мення») и наставлял их во время репетиций: «Толик, это у тебя монолог про "л", а не про "м"». Все это очень мило, но поэзия отличается от прозы не только способом соединения звуков. Куда важнее способ развития мысли и степень ее конденсации. Для примера вспомним, вслед за Иосифом Бродским, ремарку «Не барственен -- царственен» в цветаевском «Конце Казановы». «Представим себе теперь, -- пишет Бродский, -- сколько бы ушло бы на это у Чехова». Вот чему следовало учить и учиться в первую очередь, если, конечно, отсутствие природных задатков не делает учебу бессмысленной. А аллитерации можно наковырять откуда угодно -- хоть из Пправил ппротивоппожарной безоппасности.

Впрочем, все это не так уж важно. Главное в «Демоне» -- перспектива: полноценное возвращение Олега Меньшикова в театральную жизнь России.

После спектакля

Судя по спектаклю, внутренне он готов вернуться и оправдать самые смелые надежды. Не те, которые возлагались на очаровашку Костика из «Покровских ворот», но другие, более существенные. Роль Демона, хотелось бы думать, закрывает в театральной судьбе Меньшикова романтический период, затянувшийся этап «восковой спелости» (Робеспьер, Калигула, Нижинский, Есенин, Чацкий). Все сделано сполна и с лихвой. Вольному сыну эфира лететь больше некуда: свобода оказалась бесплодной, самовластье -- мнимым, «толпа духов служебных» выставила напоказ свои богомерзкие рыла. Это не сказано на словах, это сыграно, а значит, это правда. Актер изменился. Ему пора менять правила игры.

Есть ли у меня доказательства? Да, есть. Это зрелая, гордая страсть, звенящая в клятве Демона. Монолог «Клянусь я первым днем творенья...» стал, само собою, кульминацией спектакля. Это постаревшее и помертвевшее лицо Меньшикова в последней сцене. «И веяло могильным хладом / От неподвижного лица», -- написано у Лермонтова, и Меньшиков опять-таки играет ровно то, что написано. Разговоры о неземном («...ему десять тысяч лет, он никакой национальности...» и пр.) следует прекратить: актер входит в полную силу своего реального возраста. Он может сыграть то, что в России никогда не игралось как следует и что сейчас более необходимо, чем когда бы то ни было: трагедию чести. В том высоком, жизненно важном смысле, какой слово «честь» имело для Карамзина и Пушкина, в том смысле, который совершенно исключен из окружающей действительности. У нас, собственно, и пьес таких нет, но Меньшиков может потрясающе сыграть шекспировского Кориолана или дона Фернандо в «Стойком принце» -- а может и не сыграть.

Меньшикову не так уж обязателен гениальный режиссер. При наличии великой пьесы можно обойтись и толковым, в меру талантливым (но все ж более одаренным, чем Галина Дубовская, и более опытным, чем сам Меньшиков). Ему необходим сыгранный ансамбль, а его в «Товариществе 814» не будет никогда, даже если кастингом займутся благосклонные ангелы. Меньшиков несчастлив в сподвижниках. Ему иногда везло с партнерами (с Татьяной Догилевой в «Спортивных сценах...», с Александром Феклистовым в «N (Нижинском)», но не с людьми, которые принимаются налаживать его жизнь в искусстве. Даже от Ванессы Редгрейв ему было больше вреда, чем пользы: она увезла Меньшикова из России ровно тогда, когда в нем начал формироваться великий (всерьез говорю «великий») артист, и судьба сбилась, затараторила вкось. Сейчас есть шанс все переиграть на новых основаниях, но очень мало надежды, что Меньшиков воспользуется этим шансом. Прежде всего ему пришлось бы закрыть свое театральное агентство, ошибочно поименованное «Товариществом». Он не захочет исправлять ошибку.

Что же до собственной ценности «Демона» -- спектакль этот, при всех наличных и ожидаемых достоинствах, вряд ли будет театральным событием. Пропорция театралов и «нужных людей» на премьере, разность в отношении к ним заставляют думать о скверном: билетам на Меньшикова-Демона легко стать чем-то вроде небольшой, но изысканной взятки. Гораздо легче, чем билетам на Гамлета-Высоцкого в 70-е годы. О тех временах можно вспомнить много противного, но они, во всяком случае, были стыдливей нынешних. К тому же счастливые таганские безбилетники могли хоть на балконе постоять, а 120-местный зал -- его же целиком превратят в подобие сауны с лебедями для VIP-клиентов, было бы желание... Я боюсь, что за спиной у продюсера Меньшикова такое желание уже вызрело. Задушить его Меньшиков может только одним способом: набраться духу, отвесить нынешним сподвижникам то, что им полагается (кому поклон, кому затрещину), послать в болото свое безрадостное продюсерство и заняться тем, чем Бог велел. А он ведь вправду велел - и пока что не отменил своих повелений.