Роман Бориса Стругацкого «Бессильные мира сего» (СПб., «Амфора»; вскоре книга появится и под маркой московского «Вагриуса») -- вещь удачная, а не только привлекательная. С привлекательностью («культовостью») и так все ясно: кто же не знает, что «С. Витицкий», сочинивший семь лет назад «Поиск предназначения, или Двадцать седьмую теорему этики», -- это Стругацкий (ныне секрет Полишинеля демонстративно раскрыт на задней обложке), ну а старая любовь не ржавеет. Если кто-то всегда готов встречать на ура новые работы Аксенова, Битова, Искандера, то что уж говорить об авторе (соавторе, полуавторе?) «Понедельника...» и «Улитки на склоне»? К клановой истерии фантастофилов (зачастую равнодушных к прочей словесности всех времен и народов) дела не сведешь. Я, например, к фантастике (сколь угодно «философской» или «социально острой») с детства был равнодушен, а запойно читал не только «Обитаемый остров», но и «Полдень XXII века» (до сих пор люблю), и «Жука в муравейнике», и «Волны гасят ветер». Так что когда появился «Поиск предназначения», тут же в него вцепился, хотя поздняя проза Стругацких («Отягощенные злом», «Град обреченных») восторга не вызывала, казалась (и кажется) слишком «рантьерской» и в то же время кокетливо демонстрирующей «продвинутость», самодовольной (во как умеем!) и подлаживающейся к чаяниям прыткой молодежи, мнящей себя если не «люденами», то «гадкими лебедями». Сходные чувства вызвал и первый роман «С. Витицкого» -- перекрученный, затянутый, туманный и слишком логично следующий из наработанного. Поэтому нападки на автора, якобы служившего у брата подмастерьем, а теперь явившего слабину, изумляли не только бестактностью, но и глупостью. Чего-чего, а фирменно «стругацкого» почерка в «Поиске предназначения» хватало (как хватает индивидуальных примет в поздних сочинениях Петрушевской, Войновича или Валерия Попова).

Вполне «по-стругацки» сделаны и «Бессильные мира сего»: неостановимое горчащее шуткарство, парадоксальный сюжет, культ дружества и ученичества (с его неизбежными издержками и полуразоблачением), усталая мудрость, энергичные диалоги, дразнящие сюжетно-смысловые лакуны, заполнить которые надлежит внимательному читателю (коли есть охота), игра случайностей, дискредитированный (а на деле -- лишь замаскированный, но несгибаемый) оптимизм. Сюжет пересказывать не стану: я вряд ли распознал все его извивы, а самостоятельное разгадывание фабульных каверз (ведущее к обнаружению этико-философских парадоксов) и есть главная приманка. Суть дела сводится ко всегдашней стругацкой проблеме «прогрессорства» -- вмешательства в чужие дела (или сознательного строительства собственной судьбы). Не вмешиваться (не строить) невозможно, потому что человек награжден творческой активностью, -- вмешиваться рискованно, потому что дров по дури наломаешь или станешь игрушкой в руках зловещих сил. К тому же наши альтруистические порывы могут быть замешаны на вполне эгоистическом интересе. А своекорыстие может базироваться на добром фундаменте (к примеру, желании спасти бесконечно дорогого тебе человека) и подсвечиваться надеждой на высшие соображения (к примеру, испытание прочности союзников, которые твоей волей оказываются подставленными, но зато могут свои таланты сполна реализовать). Примерно так и складываются отношения таинственного сэнсея и его лучших учеников, в каждом из которых он некогда открыл удивительный дар. Антураж -- политико-криминальная реальность наших дней (мафия, выборы, охранка, новые русские...). Заветный слоган «все сложнее» почти срывается в вопль ведьм из «Макбета» -- Зло есть добро, добро есть зло/ Летим, вскочив на помело!

Все-таки почти. Хотя в последней главе под знаковым названием «Совершенно нет времени» герои и летят (правда, в автомобиле) навстречу новым авантюрам, их решимость мотивирована не цинизмом и взаимным разочарованием, оснований для которых больше чем достаточно, не слепым подчинением зову судьбы или личной страсти, а какими-то иными -- не ясно обозначенными, но высокими -- побуждениями. Все, конечно, в очередной раз «сложнее» (сорок бочек парадоксов на тему не растут уши выше лба), но на самом-то деле -- проще. Интонация, обаятельные типажи интеллигентных героев, сюжетный темп -- все это, словно бы вопреки «мудрой» концепции, властно напоминает о классической прозе Стругацких. Тех, что не боялись прямолинейности и идеализма, умели отличать подлинную сложность бытия от скользкой демагогии (да, все и всегда сложнее, чем кажется любому, сколь угодно умному и честному, писателю, историку, ученому, не говоря уж о политиках, но отсюда не следует, что удел человека -- приятие мерзости) и верили в глубинную правоту и изрядно напортачившего на Саракше «сопляка» Максима Каммерера, и обнажившего -- вопреки всем правилам -- меч Антона-Руматы, и наивных героев «Полдня XXII века», и оживающего, дабы принять реальный вызов времени, старика Горбовского («Волны гасят ветер»).

Борис Стругацкий слишком хорошо знает об ограниченности человека и причудах исторического процесса, чтобы принять столь дорогой многим (и столь дешевый) тезис о полном бессилии личности и тотальной бессмысленности истории. Лучше бы, конечно, поменьше слушал «учеников», изо всех сил старающихся обернуть «сэнсея» помесью «многоуважаемого шкафа» и собственного клона. Но что поделать, если искренняя и творческая любовь к будущему неотделима от надежды на превращение гадких утят в белокрылых лебедей?