Право, когда наблюдаешь, как директор МУАР Давид Саркисян, сопровождаемый по правую руку Михаилом Швыдким, по левую -- Николаем Губенко, торжественно открывает выставку «балдинской коллекции» в своем музее, слезы нежности наворачиваются на глаза. Ну наконец-то! Свершилось. Единство. Примирение. Согласие. И коллекцию в полном объеме показали (не копии это, не копии, успокойтесь). И немцев позвали (например, главного специалиста по проблемам реституции бременского профессора Айхведе). И начавший было чахнуть Музей архитектуры пропиарили (выставка -- отличный повод побыстрее оформить перевод МУАР под начальство Минкульта).

На самом деле новая выставка стала свидетельством того, что история с балдинской коллекцией, миновав благословенную весну Ренессанса, вступила в пору «пышного природы увяданья», маньеристическую осень. Много аллегорических фигур, вычурных поз и жестов, лексических тропов, умолчаний, словесных экивоков. Нет лишь одного -- ясности. Помнится, основополагающим тезисом теоретиков итальянского маньеризма XVI века (Понтормо, Арменини, Ломаццо, Цуккаро) стало понятие «внутренняя идея» (субъективное творческое воображение), внешним выражением которой становится экстравагантная и иррациональная «манера» (речи, письма, жестикуляции). По логике вещей субботняя выставка должна была открыться в Бремене. Пиотровский, Швыдкой, Саркисян получили приглашение на вернисаж. Но мы открыли ее в «пожарном режиме» в Москве (окантованные листы привезли за день до вернисажа, развеску производили еще во время пресс-конференции). И делаем вид, что ничего не случилось. Что так и должно быть. Что все счастливы. То есть «инвенция» для нас куда интереснее реальности.

По логике вещей бременская выставка должна была стать пропилеями для ввода «балдинской» коллекции в серьезный научный контекст. Ее должны были тщательно готовить и, по словам директора МУАР Давида Саркисяна, отлично оформить и издать полноценный каталог. То, что мы увидели в МУАР, ученой интерпретации не поддается вовсе. Это такой сонм причудливых облаков-арабесок фантазий, симультанно вспыхнувших за несколько дней до открытия в голове директора МУАР и ночевавших в залах музея при подготовке выставки специалистов. Школы перетасованы в совершенно произвольном порядке. Германия разнесена по трем залам. Франция -- по четырем (или наоборот). Листы одного и того же мастера иногда друг друга даже не видят. Они в разных концах. Тонкая, требующая пристального рассматривания графика висит в три ряда по принципу гобеленов в охотничьем замке. Транскрипции имен суть самый вдохновенный пример полета фантазии. Немецкое слово «Барон», Freiherr, вставляют в имя художника, который становится «Лео Файхерром фон...». Француза, любимца Бодлера, Константана Ги называют «Констанином Гисом», и т.д. Не будем уже о том, что «Эуген» должен быть «Ойгеном». Конечно, воображение такой стиль презентации стимулирует. Но полноценному знакомству с коллекцией только вредит.

И здесь, мне кажется, пора обозначить главную проблему наступившей маньеристической «балдинской осени» коллекции. Пока наши парламентарии заставляют достойных людей делать странные жесты, заниматься правовой и политической эквилибристикой, научное знание (знание, заметим, не узурпированное той или иной страной, а открытое и безграничное) откровенно профанируется. Над ним просто глумятся. Все атрибуции представленных листов датируются тридцатыми годами прошлого столетия, когда листы записывались в инвентарные книги города Бремена. С той поры инструментарий экспертизы графики стал куда более отточенным. Однако для «балдинской коллекции» он недоступен. Каталог не издан. Публикаций постыдно мало. И пока коллекция остается на правах приживала в России, страдать будет не Германия, Люксембург или Новая Гвинея, а история мирового искусства.

На пресс-конференции директор МУАР Давид Саркисян познакомил с проведенной аукционным домом «Гелос» экспертизой коллекции. Предполагаемая стоимость, по оценке «Гелос», двадцать три миллиона четыреста пятьдесят тысяч двести шестнадцать долларов США. Отобранные Эрмитажем в качестве компенсации за хранение листы стоят шесть миллионов долларов. Листы, приглянувшиеся Михаилу Пиотровскому, приписываются великим мастерам. Это Веронезе, Бернини, Понтормо, Сальватор Роза, Гвидо Рени, Моне, Делакруа, Коро, Добиньи, Дюрер, Ван Дейк... Самая высокая стоимость «отобранного» эскиза работы Гойи составляет четыре миллиона шестьсот тысяч долларов.