Две почтенные институции -- Государственный центральный музей современной истории России и Государственный архив Российской Федерации -- отметили 50-летие со дня кончины товарища Сталина. В бывшем Музее революции открылась выставка «Сталин. Человек и символ». В архиве на Большой Пироговской -- «1953 год. Между прошлым и будущим». Обе хуже. И вот почему.

На пресс-конференции, посвященной второму проекту, журналист из авторитетной немецкой газеты Frankfurter Allegemeine Zeitung спросил уважаемых организаторов, руководителя Федеральной архивной службы России Владимира Козлова, директора ГА РФ Сергея Мироненко и академика РАН Юрия Полякова: «Вас не тревожит тот факт, что за последние годы треть населения России изменила свое отношение к личности Сталина от неприязни до симпатии?» Академики обиженно насупились. Ну, как же, конечно тревожит. Так вот и выставку по той причине сделали. Хочется развенчать миф, сказать объективную правду, очистить от слухов и домыслов, представить явление во всей многозначности и сложности.

Однако абсолютное доверие некой объективной «многозначности» в разговоре о диктаторе тревогу только усиливает. «Мы сейчас представим вам кучу документов, от портретов кисти Налбандяна до рассекреченных недавно материалов архива ФСБ, от кителя и трубки до фото замученных кремлевских врачей, от открыток «Спасибо товарищу Сталину...» до медицинского заключения о болезни, от протокола вскрытия тела до проекта доклада Хрущева «О культе личности и его последствиях»... Вы все посмотрите, и все станет ясно. И правда восторжествует. И никакой вкусовщины. И только строгая и справедливая власть факта». Спрашивается: какова содержательная ценность такого объективизма? Думаю, мизерная. Ценность работы историка определяется не только количеством вываленных на-гора документов, но главное -- их внятной и четкой интерпретацией. Люди приходят на выставку. А выставка -- сообщение, модель диалога. Они задают вопрос: так что же такое Сталин? Душегуб? Тиран? Великий правитель великой страны? А им вместо ответа угодливо подсовывают под нос канцелярские справки с печатями. Ответа нет. Есть объективистская безответственность. Точнее, проявление той самой психологии, что культивировалась во время оно. «В мои лета не должно сметь свое суждение иметь». Ирония в том, что единственным человеком, не побоявшимся говорить от первого лица, стал дизайнер Давид Бернштейн. Документы висят на стенах трех залов. Перед ними из раскрашенной фанеры сымитирована стальная решетка. Зрители подходят к ней и смотрят сквозь. Сначала (первый зал -- последние годы жизни Сталина, дело врачей) документы -- это заключенные в тюремных камерах. В зале нет окон. Стены выкрашены в серый цвет. Потом (второй зал -- дни похорон) решетка прижимается к стене, и пространство превращается в колумбарий. Затем (третий зал -- начало оттепели) сквозь решетку видны настоящие окна, освещенные весенним солнцем. Остроумный Бернштейн даже каталог оформил в виде истории болезни товарища Сталина с разлинованными страничками и записями, будто сделанными от руки. Кабы не Бернштейн, тема выставки осталась лишенной необходимого комментария.

Сегодня не модно таскать за собой в разные светские места такую тяжелую, такую неуклюжую, такую некомфортную для многих ношу (такой Крест), которая называется «позиция». Иначе говоря, принцип. Сегодня надо быть толерантным и учтивым. И легко скользить по поверхности слов и идей. И весело смеяться над подарками тирану в протухшем Музее революции на экспозиции «Сталин. Человек и символ». «Ах, ну как концептуальна вышитая шелком женами медработников Калужского узла Московско-Киевской железной дороги Конституция СССР! Кабаков отдыхает!» Или подобно продвинутым коллегам из уважаемого «Еженедельного Журнала» брезгливо морщиться от самой идеи серьезного разговора на тему «Государство и Искусство». Почти на каждой странице предпоследнего номера, главный блок которого «Власть и интеллигенция», цитируется известное «власть отвратительна, как руки брадобрея». Интересно, что сталось бы с населением мужеского полу, если бы брадобреев не было? Примерно то же, что сталось бы со всеми, если бы не было государственных институтов. Дремучие заросли. Дичь. Первобытность. И как следствие... да-да -- тирания. Власть тотальной безответственности.

Троцкий называл Сталина «самой выдающейся посредственностью нашей партии». Такая посредственность, вытравившая в себе все человеческое, -- идеальный объект культа личности. Будучи серее серого, она впитывает в себя ту многоцветную мифологию, что дарит ей отчужденное от каждого чувство ответственности. Отчужденное сначала принудительно. Теперь добровольно. И когда я слышу сегодня от хороших людей фразы типа: ну да, были перегибы, но все-таки он гений, создатель сверхдержавы; раньше нас боялись, а нынче вытирают ноги, и т.д. и т.п., -- я понимаю, что мы все еще недалеко от территории замятинского «Мы». Помните? «Мы пошли от нуля вправо -- мы вернулись к нулю слева и потому: вместо плюса нуль -- у нас минус нуль». Достойный путь, ничего не скажешь.