Последние премьеры октября -- «Скамейка» Александра Гельмана (р. 1933) в Театре на Покровке и «Наваждение» Александра Галина (р. 1947) в Театре имени Пушкина -- образуют нечто вроде рифмы. Пьесы написаны в конце советской эпохи, датированы 1983 годом. Место действия в обеих -- провинциальный город средней величины. С наслаждениями жизни здесь небогато: индийское кино, вечера в Парке культуры (им. Веры Слуцкой -- у Галина, им. Цурюпы -- у Гельмана), мелодии и ритмы советской и зарубежной эстрады. В Театре Пушкина звучат преимущественно отечественные («Карнавал», «Арлекино», «Я уеду в Иваново» в исполнении популярного артиста А. Миронова), в Театре на Покровке -- оркестр Поля Мориа, Пэт Бун и незабвенная «Томбэлянеже» Сальваторе Адамо.

Героини обеих пьес -- женщины из простых: образование среднее, жизнь неказистая, одна работает проводницей, другая контролером на чулочной фабрике. Обе они матери-одиночки, обе ищут любви и семейного счастья, у обеих появляется мужчина (в «Наваждении» -- на несколько недель, в «Скамейке» -- на одну ночь), которому собственная семья опостылела. В обеих пьесах героиня предлагает этому мужчине куда-нибудь уехать и начать новую жизнь, в обеих пьесах с новой жизнью ничего не получается. Мужчину, на радость любителям симметрии, у Галина и Гельмана зовут одинаково -- Федя.

В утеху им же вспомним, что Михаил Мокеев (р. 1951), поставивший «Скамейку», и Роман Козак (р. 1957), поставивший «Наваждение», -- выпускники Школы-студии МХАТ и большие друзья. В интересующем нас 1983 году Мокеев сделал спектакль по пьесе Славомира Мрожека «Эмигранты», не имевшей в СССР цензурного разрешения: это была история про двух братьев, уехавших из социалистической Польши (старший за свободой, младший за заработком). Одного из братьев сыграл Козак, второго -- Александр Феклистов; Мокеев намеревался защищать эту постановку как дипломную. Скандал был громок, но кончился бескровно; спектакль какое-то время просуществовал на нелегальном положении, а потом объехал полмира, став едва ли не эталоном русского психологического театра новой формации. «Эмигранты» были в высшей степени талантливой, упоительно тонкой работой -- ее отсветы падают на всю дальнейшую театральную судьбу Мокеева, Козака и Феклистова.

Вспомнить об «Эмигрантах», о замечательном режиссерском дебюте Козака («Чинзано» Людмилы Петрушевской, 1987), о «Скамейке», которую Мокеев поставил в 1984 году (играли там Татьяна Доронина и Олег Табаков) соблазнительно и сейчас. Вряд ли, однако, стоит их сравнивать с нынешними спектаклями Мокеева и Козака. Пьесы Галина и Гельмана из историй о живых людях превратились в истории об ампутированном прошлом; переживания персонажей, сколь бы они ни были подлинны, в лучшем случае обладают достоверностью неотвязных фантомных болей.

Неотвязных именно потому, что зудит там, где уже не почешешь.

Свои нынешние приоритеты Мокеев и Козак определяют сходно: их интересуют не столько жизненные драмы (героини «Скамейки» и «Наваждения» застыли в своем времени как мухи в янтаре), сколько свойства и приметы времени ушедшего. В крошечном пространстве Театра на Покровке особо не развернешься; режиссер обходится минимумом реалий, но если уж в руках у мужчины (Валерий Ненашев) появляются бутылка и стакан, то стакан, разумеется, граненый, а в бутылке -- ну что там еще может быть, кроме портвейна «777»? И интонации героини (Нина Красильникова) недвусмысленно объясняют, что ее любимый поэт -- Белла Ахмадулина; и вся история, сочиненная Гельманом, -- история, в которой мужчина врет, а его ловят на вранье, а он снова врет, а его снова ловят, а сюжет никуда не движется потому, что двигаться ему некуда, -- история о времени, в котором поступательного движения не существует по определению, только колебательное. Все как надо, и единственное, с чем не могут справиться актеры и режиссер, -- гулкая риторичность гельмановской драматургии, совершенно невыносимая в камерном пространстве. Точнее сказать, ставшая невыносимой за те годы, в которые Кремлевский Дворец съездов отдыхает от своего исходного назначения.

Михаил Мокеев поставил спектакль добротный; Роман Козак -- по-настоящему удачный. Валерий Левенталь сделал для «Наваждения» красивые и умные декорации; в них есть странное свойство -- они обладают убедительностью не реального, а во сне привидевшегося пространства: этот странный пустой перрон с избыточно четкой геометрией рельсов и проводов, эти интерьеры незажиточных квартир, открывающиеся за дверями купе... В игре Веры Алентовой (Зинаида), Игоря Бочкина (Федор Иванович) и Натальи Николаевой (Елизавета, жена Федора) чувствуется проницательность отстраненного взгляда: сочувственного, но именно и только сочувственного -- не сострадательного. Да, в сущности, мы жили очень трепетно -- а уж переживали-то как, Господи! Вернуться в это состояние трогательных горемык -- нет, лучше расстреляйте, но вспомнить о нем забавно и приятно. Зал радуется: тому, что Алентова находится в превосходной форме и играет со вкусом, тому, что из переживаний ее героини никто не собирается делать трагедию, тому, что спектакль остроумен и короток: 1 час 40 минут -- тут рассусоливать нечего, сразу же предупреждает зрителя программка (мокеевская «Скамейка» идет ровно столько же). И более всего тому, что прошлое столь же узнаваемо, сколь невозвратимо.