Балетное межсезонье в этом году крохотное: 22 августа «Лебединым озером» закрылся Мариинский театр, сегодня, 4 сентября, «Светлым ручьем» откроется Большой. Две недели -- на воспоминания, на подведение итогов. Начнешь пересчитывать -- понимаешь, что событий было столько, будто прошел не один, а несколько сезонов. Сезон премьер и сезон провалов. Сезон переездов и сезон гастролей.

Сезон переездов и пожаров

Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко горел. Так, слегка, пострадали некоторые костюмы -- но горел перед началом спектакля, то есть из зала выводили зрителей, что придавало событию драматизм. Спектакль, правда, был не Музыкального театра -- в этот вечер сцену арендовал все еще бездомный «Классический балет», здание которому строят вот уже лет десять. То есть это труппе Касаткиной и Василева так не повезло. А Музыкальный все равно должен был закрываться на реконструкцию -- и закрылся, следующие два сезона его лебеди будут плавать на съемных площадках.

Представить себе лебедей Мариинского в такой же ситуации крайне сложно, но в недалеком будущем такая же судьба ждет и их. В Петербурге прошел международный архитектурный конкурс на реконструкцию Мариинки -- победил француз Доминик Перро. (Проект дивно красивый, непонятно только одно -- кто будет при питерской погоде мыть многочисленные стекла, которые так любит вставлять повсюду архитектор с древней балетной фамилией?) То есть дело движется, и при энергии Гергиева -- через год? через два? -- нынешнее здание все-таки закроют. Собственно, его должны были закрыть много раньше -- прошедший сезон труппа так много гастролировала не только оттого, что всегда хорошо заработать деньги, но и потому, что уже должна была быть бездомной -- просто процесс выбора и утверждения проекта слишком затянулся.

А Большой новостройку уже получил, начал ее в этом сезоне осваивать. Когда планировали, называли -- филиал, теперь позиционируют -- Новая сцена. Репертуар для нее создается особый, вроде как более раскрепощенный, менее чинный, чем для сцены Основной. Но само здание получилось странноватым. То есть Бог с ним, с крупным автографом Церетели на потолке (хотя голову поднимать неприятно). Дело в другом. Вроде бы проектировщики зала заботились исключительно об удобстве зрителей -- и действительно, кресла отличные, даже откидные места раскладываются с удобной спинкой. Но. Главное в театре все-таки не мягко сидеть, а что-то видеть. С этим проблемы. Наверно, именно для того, чтобы зрителям было удобно, чтобы было куда поставить ноги, кресла в бельэтаже и на балконе отодвинуты и развернуты так, что с них вообще ничего не видно. То есть если билет достался в середину ряда -- все нормально, а чуть влево или вправо -- безнадега. И таких мест -- не два, не три; штук сто по меньшей мере. Человек приходит; удобно себя в кресло укладывает; но при первых звуках музыки перемещается на кончик сиденья и нечеловечески выворачивает шею. Убеждена, что это можно исправить. Но, боюсь, вряд ли кто этим займется в ближайшие пятьдесят лет.

Сезон премьер

Большой и Мариинка в этом году шли непересекающимися курсами. Общее лишь в том, что и в том и в другом театре премьеры были выпущены во второй половине сезона. Мариинка с упорством, достойным лучшего применения, продолжала работать с Михаилом Шемякиным, сделавшим на музыку Слонимского одноактное предисловие к своему же «Щелкунчику» -- «Принцессу Пирлипат». (Говорят, теперь наш монументальный практик и телевизионный теоретик хочет это предисловие раздвинуть до размеров двухактного как минимум спектакля; но в планы театра это все же -- тьфу-тьфу-тьфу! -- не входит.) Хореографом крысиного китча снова числился Кирилл Симонов. Судьба жестока к молодому балетмейстеру -- но в общем-то он виноват сам, надо уметь отказываться от непристойных предложений. В качестве отдохновения души он поставил в Питере «Мадам Лионели», маленький балет на музыку Джона Аддамса и Гевина Брайерса, -- это был частный заказ мариинской балерины Ирмы Ниорадзе. Осенью его обещали показать в Москве.

Кроме «Пирлипат» Мариинка выпустила две премьеры, обе из бесспорного ряда. Вечер Стравинского («Весна священная» Вацлава Нижинского и «Свадебка» Брониславы Нижинской) -- часть длящегося реконструкционного проекта театра, собирание в копилочку творений разъехавшихся по свету дягилевских людей. «Этюды» Харальда Ландера -- часть образовательного проекта. Темп жизни балетного артиста в четыре-пять раз быстрее темпа жизни нормальных людей; то, что длилось двадцать лет, обладает для них той же инерцией, тем же авторитетом, той же тяжестью, что для нас -- столетие. Потому и кажется людям, что редакции классики, сделанные Константином Сергеевым, были «всегда», что они -- триумф интеллекта и верх изящества. Вот образовательный проект Мариинки и творится для расширения кругозора, одновременно -- артистов и зрителей. То есть обеспечивает театру возможность двигаться вперед.

Мариинка упорно осваивала Баланчина -- теперь настал черед датской школы. С ее нелюбовью к большим жестам и громким позам, с почтением к добротности, точности, устойчивости. С тихими гимнами ежедневному труду, из которого вырастает ежевечернее представление. «Этюды» -- балет-урок. Выстроенный как ежедневный утренний класс (от простого к сложному, от батманов к прыжкам), заполняющий уши упражнениями Карла Черни (да-да-да, именно этот альбом, знакомый всем ученикам музыкалки, взят в основу академического спектакля), этот балет создан специально для генерирования балетоманов. Из тех самых сумасшедших, что ходят на все дебюты и мечтают узнать в обмирающей от ужаса или, наоборот, лихо-наглой девочке будущую прима-балерину.

Большой театр также глядит в дальние страны -- но, подзабыв американцев (в начинающемся сезоне, правда, будет восстановлена баланчинская программа), вовсю крутит романы с французами. Ролан Пети воспроизвел в столице свой сорокалетней давности «Собор Парижской богоматери». Впечатление было как от нынешних выступлений Евтушенко. И что-то ведь наши мамы-бабушки в этом когда-то находили, нет? А ты сиди и думай, что именно.

С огромными перерывами, после которых надо спектакль репетировать заново, но все-таки возникает в репертуаре многострадальная «Дочь фараона». Этой осенью будут делать ее официальную видеоверсию -- может, это хоть немного утешит Пьера Лакотта, «Ундина» которого в Мариинке, кажется, так и не появится. Премьера должна была состояться еще в феврале, но репетиции тянулись... театр то и дело сбегал на гастроли... интриги клубились... и видимо, так все и закончится. Тут, конечно, стоило бы подсуетиться московским людям -- вспомнить бы, насколько лучше стал работать кордебалет после репетиций с въедливым французом. Тем более, и Светлана Захарова, репетировавшая у Лакотта главную партию, перешла в столичную труппу. Но руководство Большого театра мобильностью не отличается.

Будем надеяться -- пока что не отличается. С января худруком Большого балета становится Алексей Ратманский, выпустивший в прошлом сезоне самую звонкую премьеру театра -- «Светлый ручей». (На следующую ступеньку начальственной лестницы, на должность завтруппой -- помощника, отвечающего за ежедневную работу, впрыгнул Геннадий Янин, однокурсник Ратманского -- они вместе заканчивали МАХУ -- и самое солнечное существо Большого театра.) Можно только надеяться, что Ратманский, чья карьера прошла в Канаде и Дании (сейчас ему 35, и видимо, танцевать он перестанет раньше срока, говорит, что не сможет совмещать артистическую и постановочную карьеры), откроет для театра новые возможности. И прекратит практику унылых возобновлений -- вроде «Раймонды» в прошедшем сезоне, когда в тяжкий сон погружались все вместе -- артисты, зрители и оркестр.

Сезон провинции

Нестоличные города жили своей тихой жизнью. События случились лишь в Новосибирске, Перми и Екатеринбурге. В первых двух городах -- события художественные, в последнем -- административное.

В Новосибирске в июне Сергей Вихарев выпустил нового-старого «Дон Кихота». Это продолжение вечной работы балетмейстера-реставратора с древними сочинениями -- в Мариинке «Спящая красавица», «Баядерка», в Новосибирске уже была «Коппелия». С «Дон Кихотом» все не так очевидно, как было с другими спектаклями, -- записи того, что сочинил Петипа, не существует; в Питере уже почти сто лет идет та же самая версия, что Горский сделал в Москве. Поэтому новый-старый «Дон Кихот» более пестр по составу, чем предыдущие работы Вихарева, но не менее интересен. Пермь продолжает коллекционировать в репертуаре Баланчина -- выпущен торжественный «Балле империаль», и вот уже год работает с новым главным балетмейстером, Юрием Авдышем -- им сделан «Мастер и Маргарита». А Екатеринбург только в конце сезона познакомился с новым главным -- им стал начальник московского «Русского балета» Вячеслав Гордеев. Расставаться со столичной труппой он не собирается. Собирается работать и там, и там, заниматься повышением уровня труппы нестоличной, а когда она созреет -- хотя бы до уровня «Русского балета», влачащего в столице вполне жалкое существование, тогда в репертуаре появится «Спартак». В чьей хореографии, пока неизвестно. Гонораров Юрия Григоровича екатеринбургский театр, в котором до сих пор есть билеты по пять рублей, явно не потянет.

Сезон провалов

Да нет, пожалуй, он таким не был. Случались порой происшествия за гранью добра и зла, но их было совсем немного. Ну «Спартак» в театре Касаткиной и Василева. Там распятые рабы деловито слезали с крестов, и ходил по сцене на котурнах диктатор Сулла с живой таксой. С советских времен первые балетные диссиденты хотели поспорить с первым балетным тираном -- Юрием Григоровичем -- в трактовке хачатуряновского балета. Вот теперь поспорили. Римский разврат стал похож на советские фильмы про моральное разложение Запада -- те, что снимались с участием танцовщиц прибалтийских кафе. Жалкое зрелище.

Так же звучно плюхнулся в лужу и человек другого поколения -- Константин Уральский. Преподаватель балетной школы где-то в американской глуши (о московское хореографическое училище! Ты даешь хлеб всем своим выпускникам!) был приглашен поставить спектакль для той части труппы «Русского камерного балета Москва», что занимается классической хореографией, и сочинил нечто под названием «Вальс белых орхидей» -- вроде как по мотивам произведений Ремарка. Что было ремарковского в бесформенном опусе, где явно каждый исполнитель свою партию делал сам по принципу «а вот здесь я поверчусь, а вот здесь я поброжу с задумчивым видом, все равно ведь хореограф ничего предложить не может», -- неясно.

Сезон пиара

«До жирафа все доходит медленно, все равно нам нравится жираф». Вот и до балета докатывается война видимости против сущности. Анастасия Волочкова перестает быть единственной танцовщицей, убежденной в том, что работать можно как угодно плохо, главное -- реклама. Масштабы нашей поп-дивы не воспроизвести никому, но маленькие люди тоже хотят иметь свой маленький бизнес. Вот этот самый «Русский камерный балет Москва»: как с «Вальсом белых орхидей» старался. На премьеру критиков не звал. Из тех, что пришли, слабонервных опекал. (Ах, какая была картина: один мой хрупкий коллега-эстет, два действия и антракт проведший буквально под конвоем двух статных дам; результат -- одобрительная заметка во вполне вменяемом журнале; и коллега прячет глаза.) Еще в одной уважаемой ежедневке в момент отпуска их балетного критика -- через два месяца после премьеры -- появляется хвалебная рецензия под псевдонимом. Нет, я понимаю, что всем привычно -- но в балетном лесу эти зайцы завелись впервые, потому и отстреливать еще не лень.

Так что неудивительно, что Большой театр создает специальное управление, которое будет заниматься «разработкой фирменного стиля и представлением нового образа театра». Юрий Грымов в начальниках. Братцы, фирменный стиль театра формируется на сцене. Правда-правда. Деньги и мозги лучше вкладывать туда. Посмотрите, вон Мариинка так делает. Есть пресс-служба, в пресс-службе две девочки и мальчик. И все. А с образом у Мариинки пока что как-то получше будет.

Сезон гастролей

Хотя премьер в Москве было немного (Три в Большом, «Спартак» у Касаткиной и Василева, да Музыкальный выпустил детский ужастик «Цирк приехал»), сезон не кажется бедным из-за множества гастролей. Как начали в сентябре с холодной графики «Гольдберг-вариаций» Хайнца Шперли, да как продолжили пышным, рьяным, нестареющим Бежаром! (Балеты мэтра московская публика могла увидеть дважды за сезон -- сначала гастролировала его основная труппа с «Жар-птицей», «Болеро», «Барбарой и Брелем», затем пришел черед труппы молодежной, танцевали «Мать Тереза и дети мира»). Но более всего в этот сезон в Москву почему-то привозили Макмиллана. Осенью была гастроль La Scala c «Ромео и Джульеттой»; потом Мариинка танцевала «Манон», и уже в июне -- Макмиллан с его исторической родины, гастроли «Ковент Гарден». Такая концентрация оказалась полезной: стало возможно рассмотреть этого английского классика, когда-то так влюбившегося в Уланову-Джульетту, что решил всю национальную хореографию выстроить в том же мелодраматическом духе советского спектакля. Макмиллан оказался тоньше отечественного драмбалета и вычурнее; в общем, и разнообразней. И еще -- это оказалось прививкой: артисты Большого все страдали, что у них в репертуаре нет Макмиллана, -- теперь, можно надеяться, будут мечтать о чем-нибудь более возвышенном.

В Петербурге же гастроли укладывались в рамки двух фестивалей -- зимнего балетного, где приезжали в основном артисты, а не театры (исключение -- Нидерландский театр танца Иржи Килиана), и летних «Звезд белых ночей», где «Ковент Гарден» сменял Гамбургский балет Джона Ноймайера, а в финале выступил New York City Ballet. Обилие первостепенных имен (ах, как танцевала «Жизель» Алина Кожокару с Йоханом Кобборгом!) могло бы придавить к земле труппу послабее, заставить ее закомплексовать. Ничуть не бывало: когда бывали в городе, а не гастролировали сами -- ходили, смотрели и оценивали как равные равных.

Сезон contemporary dance

В этом году люди из объединения театров танца «Цех» завели проект «ПерфорМания», нечто вроде постоянно действующего фестиваля contemporary dance. Раз или два в месяц на сцене Центра имени Мейерхольда играют премьеры; все это подкатывается к декабрю, к большому фестивалю «Цеха». Супероткрытий на «ПерфорМании» пока что не было, но не было и откровенных провалов; в нормальной рабочей атмосфере, глядишь, что-нибудь и прорастет. Из двух спектаклей, что стали событиями сезона, один («Полеты во время чаепития» Татьяны Багановой, екатеринбургская труппа «Провинциальные танцы») был впервые показан именно на декабрьском фесте. Второй, правда, к «Цеху» никакого отношения не имеет -- его выпустила труппа современного танца «Русского камерного балета Москва». Яростную, грубую, потрясающе красивую «Весну священную», засыпав сцену черной песочной пылью, поставил там француз Режис Обадиа. «Русский камерный балет Москва» раз в два года зовет к себе отличных западных хореографов-современщиков. Можно было бы и почаще.

Сезон артистов

Народ отрывался на «Светлом ручье» -- Мария Александрова влетала в пляску горцев и кубанцев с той решительностью, что была свойственна героиням Любови Орловой, Сергей Филин дивно кокетничал на пуантах, изображая из себя неопытную сильфиду. В «Соборе Парижской богоматери» оказалось два совсем разных Квазимодо -- Николай Цискаридзе вложил в эту бульварную игрушку, сочиненную Роланом Пети, метельный ужас, свойственный настоящему готическому роману, его герой состоял весь из перекошенных углов. А Дмитрий Белоголовцев, наоборот, был невыносимо плавен, эта плавность возникала из медленно поднимаемых буграми мускулов, она образовывала лейтмотив -- осторожность. Осторожность обращения с Эсмеральдой, защиту, нежность. Цискаридзе неистовствовал, Белоголовцев охранял. В Мариинке сезон стал сезоном взросления, последовательного совершенствования Андриана Фадеева -- в танце образцового классического мальчика, такого привычного мариинского незаметного кавалера, появился нерв и надлом, позволивший ему отлично сделать «Юношу и смерть». И сезоном взлета звезды Леонида Сарафанова -- именно танцовщика-звезду он и станцевал в «Этюдах».

И наконец, сезон возвращения

После ожидания ребенка, появления ребенка, воспитания ребенка (впрочем, процесс, разумеется, еще продолжается) на юбилейном питерском концерте в Мариинке снова вышла на сцену «Умирающим лебедем» Ульяна Лопаткина. И прореха в российском балетном пространстве, возникшая во время долгого ее отпуска, наконец исчезла.