Выпускаемое издательством «Время» Собрание сочинений Фазиля Искандера достигло формальной середины. А также смысловой кульминации. Из десяти предполагаемых томов теперь доступно читателю пять. Три только что и разом изданные книги -- роман «Сандро из Чегема».

Почему «Сандро» -- главное и лучшее творение Искандера, объяснять не надо. Как не надо рассуждать о том, все ли в чегемском смеховом эпосе равноценно, насколько необходимо было его расширение за счет сравнительно поздних рассказов и как соотносится «Сандро из Чегема» с новейшими работами Искандера. И так понятно, что в чегемиаде есть несравненные шедевры, без которых не представить себе самой строгой антологии русской прозы минувшего века («Рассказ мула старого Хабуга», «Бригадир Кязым», «Пастух Махаз», «Мужчина молния, или Чегемский пушкинист»...), а есть эпизоды не то чтобы проходные, но инерционные. И что «Бармен Агдур», «О, Марат!» или «Джамхух, сын оленя», как к ним ни относись, все-таки немножко из другой оперы, тоже понятно. И что Искандер обречен пребывать в трудной и обязывающей роли автора «Сандро», а любой его опус не только обречен на сравнение с чудесными чегемскими историями, но и не обходится без их отголосков, тоже ни для кого не секрет. Все так -- и все неважно. Потому что создан невероятно красивый, достоверный и -- при всей экзотичности -- родной русскому читателю мир. Потому что живет насмешливая и поэтичная, гибкая и стройная интонация ветвящегося повествования. Потому что если про дядю Сандро и не рассказывают анекдотов, то, руководствуясь справедливым опасением, все равно так хорошо, как у Искандера не получится. Потому что за всяким словом здесь встает полноценная и фантастически неожиданная реальность, и касается это не только «предметов» или «существ» (мамалыги и вина, орехов и пастбищ, мулов и автомобилей, винтовок и медвежьих шкур), но и «понятий»: хочешь усвоить, что такое «благородство» и «низость», «смекалка» и «терпение», «труд» и «счастье» -- читай «Сандро». Читай и переполняйся чуть горделивой радостью: ты занят хорошим и основательным делом, твой смех чист и свободен, ты, пусть никогда в Абхазии не бывавший, гор и виноградников не видевший, -- частица доброго и разумного мира. Увы, исковерканного и окровавленного, отнюдь не идиллического, познавшего всякое зло, но все же доброго и разумного. Остальное -- детали. У каждого -- свои. По крайней мере так обстоит дело с теми, кто примерно четверть века назад был лишен счастливой возможности взять да прочесть «Сандро из Чегема» целиком, увидеть его таким, каким он был тогда.

Вот и я хочу рассказать о своем. Одно из самых сильных моих литературных впечатлений возникло до правильного знакомства с текстом. До прочтения. Речь идет, как легко догадаться, о «Пирах Валтасара», в СССР, разумеется, к читателю не допущенных.

Когда это было? Явно после 1973 года, когда кастрированная версия «Сандро» появилась в «Новом мире» (роман я знал). Но не многим позднее, в университет я поступил в 1974-м и курсу ко второму-третьему стал достаточно активным читателем самиздата. Тут же другая история. Добытчиком был не я, а мои родители, которые пошли в гости к старинным близким друзьям.

Пошли и пошли, а я дома остался. Или тоже куда-то отправился -- уже не помню. Помню, что утром мама сказала: «Как жаль, что ты вчера не пошел с нами. Мы там читали такое...» И дальше «Пиры Валтасара» были мне пересказаны. Я услышал все. И как дядя Сандро проходил охрану, и про секретарей райкомов западной Грузии с поднятыми бровями, и про Ворошилова, тянущегося к поросенку, и про Калинина, игриво отворачивающегося от сталинского поцелуя, и про Сандро, летящего с закрытым лицом к Сталину, и про «народ сажал», и про не умеющую танцевать жену Берии, и про стрельбу Лакобы по повару, и про песню о черной ласточке и мечты Сталина о счастливой сельской жизни, и про одаривание артистов барской жратвой, и про роковую встречу мальчика Сандро со страшным человеком на нижнечегемской дороге... Умом понимаю, что не могла мама воспроизвести большой рассказ слово в слово. Да и папа какие-то детали по ходу дела припоминал. Но встреча -- настоящая встреча -- с чудом случилась именно в то утро. Я даже не слишком расстроился, что оригинал от меня ушел. (Может, надолго. Может, навсегда. Не знал я ни о своей уже скорой причастности к самиздату, ни о том, что «Сандро из Чегема» можно когда-нибудь будет купить в обыкновенном магазине.) Было чистое восхищение -- весельем, смелостью, честью, свободой. Как у родителей, которым, конечно, посчастливилось больше.

Довольно скоро досягнули и меня листки папиросной бумаги с текстом Искандера. Кажется, потом и ардисовская книжка попадалась. А когда в конце восьмидесятых «Сандро» наконец-то издали в отечестве, за трехтомник «Московского рабочего» заплатил я книжному спекулянту изрядную по тем временам сумму. (Кажется, чуть раньше вышел здоровенный томина в ярко-красной обложке. Его не купил -- видно, в тот момент без денег был. Впрочем, тогда все происходило стремительно.) «Пиры Валтасара» я перечитывал много раз. С тем же радостным чувством.

Вычитал ли я в них что-то новое? Не знаю. Наверно, да. Иначе ведь не бывает. Но и это «новое» было неотделимо от маминого и папиного голосов. От их пересказа, обращенного прямо ко мне. От их желания скорее подарить сыну пережитое ими счастье. От их попутных замечаний, исполненных благодарности замечательному писателю. От их любви -- к добру, словесности, Искандеру (какой же он хороший, добрый и умный человек!). И ко мне.

Я не думаю, что это история только про нашу семью. Друзья моих родителей, в доме которых оказалась машинопись «Пиров Валтасара», не были ни литераторами, ни гуманитариями, ни диссидентами. И проводить вечера за чтением вслух (или передавая друг другу листки) было совсем не в их обычае. Но ведь случилось! Сколько же самиздатских экземпляров этой смешной и трагически горькой истории гуляло тогда по Москве! Сколько голосов сливалось в чтении с голосом Фазиля Искандера! Сколько человек не только смеялось над монструозными вождями, но и задумывалось, почему все-таки наша история пошла по нижнечегемской дороге! Все это было. И не прошло. И, даст бог, не пройдет.

Новый трехтомник я днями отвезу на дачу. Моей средней дочери скоро двенадцать лет. Вот вместе и почитаем. А если окажется, что рано, -- тоже не беда. Время еще есть.