Николя Ле Риш -- этуаль Парижской оперы и приглашенная звезда «Ковент Гарден» -- приехал в Санкт-Петербург на «Звезды белых ночей» вместе с Английским королевским балетом, станцевал «Маргариту и Армана» с первой балериной мира Сильви Гиллем и дал Екатерине БЕЛЯЕВОЙ эксклюзивное интервью для газеты «Время новостей».

-- Вам нравится работать с Сильви Гиллем? Как вы готовили «Маргариту и Армана»?

-- Мы встретились, взяли по экземпляру романа и пьесы Дюма-сына «Дама с камелиями», прочитали, потом обсудили нюансы сюжета и хореографии. Дальше каждый сам за себя. Мы не влияем друг на друга, просто нам интересно делать что-то вместе.

-- Вы и Гиллем были «цыплятами Нуреева», теми, кого он выдвинул в этуали из кордебалета. Что скажете о Рудольфе?

-- Нам, тогдашним выпускникам Парижской школы танца, особенно повезло. Когда он был балетным директором в Опере, он быстро давал ведущие роли в спектаклях. Мне, например, дал Меркуцио, потом Ромео, и я молниеносно стал этуалью.

-- Десять лет назад вы станцевали в Большом театре «Спартака», продемонстрировав русскую, даже московскую манеру танца. Откуда вы ее знаете?

-- Я считаю, что каждый танцовщик -- это в своем роде сумма школ. Мне обидно относить себя к какой-то одной школе, французской например. Я не делю две традиции: русская и французская -- двоюродные сестры. Все ведь рядом -- Мариус Петипа приехал в Россию из Франции, русские постоянно ходят в Эрмитаж, где много французов, в России возник Фокин, а Дягилев показал его во Франции на «Русских сезонах». Потом Нуреев вернул находки Петипа в Париж, а я, вот, приехал и станцевал сначала Спартака в Большом, а потом Блудного сына в Мариинке. И еще хочу сделать что-нибудь в этом роде.

-- Вы космополит? Не очень-то французская идея.

-- Пожалуй, да. Меня сделали таким современные технологии. Нет расстояний: сел в самолет -- и ты в Москве или Петербурге. Замыкаться на Франции просто смешно.

-- То есть если бы вам предложили поработать в Москве, вы бы стали танцевать советский репертуар Большого театра?

-- Я родился в Париже, там моя семья -- родители, жена, друзья. Но я счел бы все это неважным, если бы меня пригласили. Я люблю хореографию Юрия Григоровича, он уже предложил мне танцевать Ивана Грозного в его балете (в следующем сезоне Григорович возобновляет свой спектакль в Парижской опере. -- Ред.).

-- Но это же ужасное старье!

-- Нет, нам это интересно, ведь для Парижа фигура Грозного -- это же экзотика. Я не собираюсь смотреть кассеты с русскими исполнителями и повторять кого-то (я никогда их не смотрю). Сейчас вернусь в Париж, засяду за книжки, покопаюсь в русской истории. Я уже посмотрел Эйзенштейна, его знаменитый фильм «Иван Грозный».

-- Кино играет большую роль в вашей жизни?

-- Старое голливудское кино умерло. Сегодняшнее кино -- это пустое развлечение, и я смотрю его, чтобы просто отдохнуть после спектакля. Есть кинотеатры, где сохраняют в репертуаре режиссерские фильмы, и ходить туда -- это работа, такая же, как балет. Я хожу. Последнее, что посмотрел, это новый фильм Павла Лунгина. До сих пор не могу в себя прийти от восторга.

-- Раньше ваша манера поведения на сцене была более сдержанной. Думаете, академизм ушел в тираж?

-- Нет, но он требует коррекции. Я всегда стремился работать с живыми хореографами, потому что считаю балет очень живым искусством. И то, что получал от них, переносил в классику. Я анархист в своих манерах, но не в отношении к хореографии. В ней есть смысл, он не понятен сегодняшнему зрителю, и мои находки нужны для того, чтобы зрителю казалось, что данный балет сделан сегодня и именно для него. Моя миссия в том, чтобы перекинуть мостики между тем, что было сто или двести лет назад, и сегодняшним днем. Я хочу как бы оправдать существование сегодня классической школы. Балет не должен стать музеем, во всяком случае не я буду в нем смотрителем.

-- Вы думаете о том, чтобы понравиться зрителю, когда танцуете?

-- Нет, конечно. Понятия не имею, что думает обо мне зритель, мне все равно. Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу как он чувствовал, как он хотел -- с огромным количеством голых тел, потом была какая-то реакция, художник одумался и подрисовал кое-где тряпки. Но важен только уникальный ход его мыслей. А если интересоваться мнением зрителя, очень быстро попадешь в маркетинговую ловушку, потеряешь себя как личность.

-- Вы ведь не только танцовщик, но и хореограф. Сочинение балетов -- это хобби или серьезное занятие?

-- Хобби. Мне много заказывают разные национальные театры, потому что им нужны современные постановки и громкие имена. У известных хореографов, вроде Килиана или Прельжокажа, нет времени на мелкие театры, и у них очень высокие гонорары. А я хочу поэкспериментировать и похулиганить -- вот и работаю.

-- Что вас вдохновляет, когда вы ставите балет? Может быть, кинематограф?

-- Не совсем так. Недавно я делал спектакль по роману Ясунари Кавабата, потому что люблю его книги. Мне нравится какой-нибудь роман, персонаж, иногда просто здание или авангардная архитектура в целом, я начинаю думать о том, почему мне это нравится -- и балет рождается как ответ на этот вопрос. Думаю, что это интереснее, чем ставить историческую драму, как Дзеффирелли.

-- А как вы выбираете музыку?

-- У меня много друзей-музыкантов, они и пишут для меня. Еще я люблю всяких классических маргиналов -- грегорианцев или сочинителей куртуазных мадригалов.

-- Каким, по-вашему, должен быть хореограф?

-- Прежде всего -- умным. Хотя вряд ли он должен быть концептуалистом. Концептуальное искусство, которое я сам очень люблю, не очень ладит с балетом. Думаю, что архитектор может стать хореографом. Возьмем, например, Жан-Клода Галотта. Надо помнить, что зритель, который идет на хореографа, это не тот зритель, который идет просто на балет. Как тот, кто ходит на выставки Дали, необязательно ходит на выставки Вермеера. Когда ты ставишь балет по заказу государственного театра, ты должен учитывать более общие вкусы, не давать явных перекосов.

-- Вы почти не танцуете бессюжетные балеты. Почему?

-- Мне важна сама работа с хореографами. Баланчина нет, и он больше не расскажет никому своих историй, поэтому я так мало танцую Баланчина. Если живой хореограф предложит абстракцию -- это мне все же интереснее, чем литературный сюжет в хореографии умершего автора. Я с удовольствием танцевал абстрактные балеты -- и «Сладкие обманы» Килиана, и «Квартиру» Матса Эка, где мы просто играли в быт.

-- А у вас, этуали Парижской оперы, есть быт как таковой?

-- Если бы не было повседневной жизни -- не было бы моих ролей на сцене. Мне не нужен театр, если нет времени повозиться с мотоциклом, порисовать, поиграть на гитаре, поработать за компьютером, пообщаться с женой, навестить родителей. Для меня это и значит жить в обществе. И это общество со своими каждодневными связями дает мне возможность танцевать.