Сегодня последний день работы выставки проектов международного конкурса на строительство нового здания Мариинского театра. 28 июня жюри выберет победителя конкурса и наградит участников.

Лучшими экспертами на выставке стали фотокоры, щелкающие проекты для разных глянцевых журналов. Не читая экспликаций, они безошибочно отделяли западные макеты от русских. Ни один из русских макетов не имеет выигрышной точки экспозиции. Худший из представленных -- помпезный театр петербуржцев Юрия Земцова и Михаила Кондиайна. Ради него предлагается снести весь квартал между Мариинкой и Новой Голландией. На его месте сделать широкую эспланаду с фонтанчиками, что ведет к подобию гигантского ЦДХ -- огромной платформе, покоящейся на двенадцати пилонах. В такую тупорылую нуворишескую архитектуру обычно селят какие-нибудь гипермаркеты за десять километров от кольцевой дороги. За этим проектом следуют другие «наши»: функционально правильный, но смахивающий на постсоветское НИИ с любимой в столице золотой башенкой проект москвича Сергея Киселева, мало чем отличающийся от офисных зданий столичного же бюро «Остоженка» прозрачный театр-линза Александра Скокана. Очень неудачен, по-моему, проект Андрея Бокова и Олега Романова. Архитекторы так и не смогли решить вопрос приоритетов: то ли им хотелось создать архитектурный мемориал на тему «память и забвение», то ли сделать неомодернизм, чтобы не хуже, чем у Мосса и Перро. Вспоминается присказка с одеялом, которое всяк тащит на себя. Одеяло в буквальном смысле материализовалось у Бокова и Романова и им отомстило. В виде металлокерамической сетки одеяло ползет по призматическому блоку главного здания нового театра, укрывает включенный в новый объем сталинский Дворец культуры первой пятилетки. Оно воспринимается цитатой «облаков» из первого проекта Мосса. Только в отличие от Мосса цельный и завершенный образ оно не создает, а является символом вкрадчивого компромисса -- стратегии высокого архитектурного начальства обеих столиц.

Лучший из отечественных проектов, по моему мнению, предложили Марк Рейнберг и Андрей Шаров. Фасады превращены в динамический рельеф благодаря стержням-поршням, трансформирующим саму оболочку театра в гармонии с музыкальным представлением, идущим в зале. И все-таки даже проект Рейнберга и Шарова легче описать словесно, чем вспомнить наглядно. Такой проблемы нет в случае с западными участниками. Худшим из «западных» проектов я считаю театр «Рука ангела» голландского архитектора Эрика ван Эгераата. Именно потому, что он самый «литературоцентричный» из всех, с расхожими метафорами-шифрограммами: здание -- кисть с золотыми пальцами, перебирающими невидимые струны. Масштаб его не выдержан, а сотовая структура никак с петербургским контекстом не соотносится.

С большим отрывом далее следуют абстрактно хорошие, но индифферентные к петербургскому контексту (а значит, уже относительно хорошие) предложения Арата Исодзаки, Доминика Перро, Эрика Мосса. Фанат русского авангарда японский гуру Исодзаки собирает из модульных элементов пространственный паззл -- версия супрематического архитектона Малевича. Все классно и красиво в пластическом отношении. Но рядом стоит эклектическая Мариинка, а вокруг -- «правильный» Петербург. Их надо уважить. Доминик Перро выполнил обещание, данное вашему обозревателю, и сделал радикальнее радикального Мосса. Причем очень на него похоже. Только вместо туч у него золотой кокон. Внутри кокона -- объем черного мрамора. Сетка-экран организует очень красивый, волшебный мир с характерным для Перро каскадом пространственных уровней, обилием сценографических эффектов: внезапным появлением-исчезновением, одновременным присутствием-отсутствием. Однако театр вышел гигантский, несомасштабный старой Мариинке. Не спасает даже отдаленная рифма силуэтов: неприятное впечатление, будто Перро обернул Мариинку в упаковочную фольгу.

В отличие от Перро Мосс наступил на горло собственной песне: вогнал, как кляп, свои облака внутрь прямоугольного объема.

Самые стильные проекты, уверен, представили Марио Ботта и Ханс Холляйн. Ботта предложил простой эллипсовидный объем, отделанный фактурными каменными блоками, на который сверху ложится прямоугольная платформа высотой 8,5 метра. Вход отмечен врезанным в эллипс со стороны Минского переулка стеклянным кубом. Получилась такая мудрая геометрия, азбука классики как таковой. Проект идеально сомасштабен существующему театру. И он не скучен. Парящий параллелепипед предполагается сделать световым, реагирующим своими прямоугольными шторками на солнечный свет, а ночью превращающимся в фонарь над городом.

Однако пальму первенства я отдаю профессору из Австрии Хансу Холляйну. Его проект наиболее близок «гению места» Мариинского театра. Ведь здание самой Мариинки -- это мир не классики, а историзма. Из капризной вычурности историзма появятся потом томные стили fin de siecle: модерн и «сецессион». Холляйн это знает и создает собирательный образ европейского маньеризма новейшей эпохи. Безупречно красивая графика. Прихотливо изогнутые фасады. «Венские» золотые заклепочки над желобками-каннелюрами по периметру. Сад на крыше. Огромное прозрачное фойе, в котором живые мизансцены можно наблюдать на разных пространственных уровнях. Сам Холляйн считает их ожившими образами графики Пиранези с его каприччио-капризами. И конечно же обязательная для Европы супертехнологичность. По мысли Холляйна, зал из классической «оперной подковы» может трансформироваться в прямоугольный «аудиториум» на 2000 зрителей со специфической «концертной» акустикой. В общем, браво, маэстро. Театр звучит симфонией Малера. Интересно, какую музыку услышит жюри 28 июня?