На крупную прозу в мае, видно, недород. Правда, в «Знамени» (№5) помещен в общем-то читабельный роман Арнольда Каштанова «Каньон-а-Шарон» («каньон» -- на иврите «торговый центр», «Шарон» -- не премьер-министр Израиля, а местность, в коей «каньон» расположен). Как можно догадаться по названию, речь идет о житье-бытье наших бывших соотечественников на Земле обетованной. Семья. Четыре поколения. Бытовые проблемы. Финансовые проблемы. Общеизраильские проблемы (взрывы). В не слишком глубоко, но все-таки спрятанном подтексте: кой черт понес нас на эту галеру? Не без наблюдательности. Не без юмора. Не без психологии. Грамотная («с интересом подробностей») проза поздних семидесятых. Кому-то должна понравиться. В других журналах романы нынче не водятся. Зато с рассказами полный порядок. На любой вкус.

В том же «Знамени» продолжается публикация «Опытов» Марины Вишневецкой. Четыре фрагмента этой книги рассказов появились в последнем номере журнала за прошлый год -- и не остались без благодарного внимания. Теперь представлен только один -- «О. Ф. Н. (опыт истолкования)». Безумный (или имитирующий безумие) Некто, скрытый за литерами О. Ф. Н., методично и жутковато истолковывает свои картины, таким образом являя граду и миру историю невеселой жизни. То ли реальную, то ли придуманную. То ли бесстыдно-рекламную (в финале выясняется, что читаем мы обращение в закупочную комиссию), то ли надрывно исповедальную. Соответственно двоится и восприятие навязчивых «проговорок» (латентная гомосексуальность): то ли хочет О. Ф. Н. с их помощью замаскировать душевное убожество, копеечную мстительность, трусость и всегдашнюю тягу к предательствам (убийственную для знакомцев «художника»), то ли действительно проговаривается. Да и мерзкие преступления О. Ф. Н. временами кажутся игрой больного ума. Как и детально описанные картины, связанные с признаниями весьма причудливыми ассоциациями. Так и не поймешь, со злобным уродцем и пошляком мы дело имеем или с загадочным гением, влюбленным в многоликое и вездесущее зло. В любом случае страшно. Ибо кто бы ни прятался за криптонимом -- замордованный псих, расчетливый мерзавец, жертва злобных родителей, гений, полоненный мрачными фантазмами, и т.п., все равно это человек. Бедный. Павший. Достойный не «истолкования», а сострадания. И получивший его в результате нового «опыта» Вишневецкой.

В том же журнале стоит внимания короткий рассказ Федора Боровского «Слава героям!». Обычная военная история о забытой в ходе крупной операции части. Погибшей, но сделавшей свое дело. Прибывший на место гибели тех, кого он обрек смерти, командир полка видит: «В головах у комроты, на прочном, хорошо забитом, свежеструганном колу был прикреплен крашенный белой эмалью щит, а на нем прямым строгим шрифтом, без завитушек и украшений, было выведено черной краской в черной траурной рамке: Ehre den Helden! Friedrich-Ernst Lillye von Jhren, Oberst der Wermacht». То есть: «Слава героям! Фридрих-Эрнст Лилье фон Ирен, полковник вермахта». «Несколько долгих мгновений Скворцов в растерянности смотрел на табличку и только шептал трясущимися губами, не сознавая даже, что шепчет: - Сволочь!.. Сволочь!...» И дальше совершенно ошеломительный абзац.

В «Новом мире» (№5) два козырных имени -- Владимир Маканин и Борис Екимов. «Неадекватен» и «За кого проголосует маленький человек» -- рассказы из книги Маканина «Высокая-высокая луна». Книга, видимо, пока только складывается. Оказывается, в нее входил и рассказ «Однодневная война» («Новый мир», 2001, №10). Ну да, там тоже луна светила, и речь шла о человеческой старости. (Формально: о старости отставных президентов России и США.) Нынешние, на мой взгляд, гораздо интереснее. И луна здесь светит «по делу». И старость -- с ее тоской, комплексами, усталой «умудренностью», трагикомическим одиночеством, телесной тоской, что знаменует тоску духовную, -- прописана по-маканински жестко. И ирония крепко горчит. (В скобках. Только в скобках.) И слог выверен, как движения опытного хирурга. (А боль прячется. Разумеется, в придающих маканинской прозе неповторимый ритм «железных» скобках. Оттого она и нагляднее. Скобки Маканина сродни его луне. Высокой-высокой. От которой не спрячешься.) Словом, Маканин. Понимаешь теперь даже, зачем понадобилась ему муторно-«политическая» «Однодневная война» -- для разгона, для выхода на подлунную дорожку. Кажется, вышел. Как же интересно, куда она писателя заведет?

Куда движется Екимов, спрашивать не надо. Его путь прям и ясен. (Без колдобин, странных отступлений и скобок. В отличие от Маканина.) Цикл «На хуторе» развивает привычные екимовские («донские», «сельские», «труженические») темы. И кажется, читано про это перечитано, а затягивают обычные житейские истории с первых фраз. «Тихая река, большая луна над холмами. Дух пресной воды, чакана, камыша; от холмов -- еле слышный пахучий вей терпких степных трав. Ночная река темна и просторна, берега -- молчаливы. Луна серебрит маковки высоких тополей, верб, золотит зыбкую дорожку поперек реки. Ночное безмолвие напоминает о том, какие далекие версты: воды, леса, поля, безлюдные и молчаливые, -- стерегут эту густую тишину, в которой даже падающая звезда еле слышимо, но звучит, словно рвется что-то далекое, легкое. Вот она -- белым огнем прочертив небосвод, погасла в реке. Все ушло: дневная усталость, заботы. Осталась лишь ночь, парное тепло воды, близкой земли, терпкий и пресный дух. И бередящее душу: вот она -- жизнь». Про жизнь Екимов и пишет. И жизнь эта, пусть сгустившаяся в один донской хутор, поистине неисчерпаема.

Ну а «Дружба народов» (№5) радует «четырехчастным триптихом» Александра Хургина. Называется это невообразимое создание (впрочем, у Хургина еще и не такое бывает) «И они разошлись...». Разошлись чудаковатые и узнаваемые персонажи трех первых частей, обитатели большого и бестолкового города, чьи судьбы вдруг и ненадолго сплелись в один узел. Разошлись после того, как сошлись на городском складе («оптовом рынке», где торгуют в розницу), дабы запастись продуктами к празднику. Разошлись (вернее, разбежались во все стороны со страшной скоростью) после сообщения о готовой взорваться бомбе. Для того и подал ложный сигнал ошалелый работяга -- не было больше сил вариться в этом перенасыщенном борще. «А склад заперли. На все замки. И сигнализацию чувствительную, от японского производителя, включили. На всякий, как говорится, пожарный случай. И она будет включенной до тех пор, пока завершится еще не начавшийся праздник, и люди его отпразднуют, поглотив приобретенные в складе продукты, и заживут опять -- заживут так, как жили прежде, но может быть что и лучше, ведь обогатившиеся хозяева склада станут за них молиться».

Вот и все. А как же «другие жанры»? Стихи там всякие, критика, публицистика? Есть, все есть. «Правильных» стихов первостатейных авторов так даже в изобилии: сразу в «Новом мире» и «Знамени» -- Евгений Рейн и Бахыт Кенжеев, только в «Новом мире» -- Татьяна Полетаева и Юрий Кублановский, только в «Знамени» -- Светлана Кекова, Новелла Матвеева и Олег Чухонцев (с одним жутковатым стихотворением), в «Дружбе народов» -- Инна Лиснянская и Александр Ревич. Все, кажется, в порядке, но для меня май 2002 года останется месяцем рассказа. Может, потому про статьи, рецензии, «круглые столы», диалоги и проч. писать совсем не тянет.