Фестиваль «Золотая маска» -- один из самых успешных театральных проектов современной России. Год от года он обрастает все новыми программами, спецпроектами, семинарами, и скоро, похоже, шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на его логотип. Поскольку фестиваль считается национальным, его, естественно, поддерживает государство, но ясно, что без спонсорских вливаний столь мощная экспансия «Маски» во все сферы театральной жизни была бы невозможна. Поэтому в преддверии фестиваля мы решили поговорить о самом интересном -- как, почему и откуда у театрального проекта берутся спонсоры. С директором «Золотой маски» Эдуардом БОЯКОВЫМ беседует Марина ДАВЫДОВА.

-- Я никогда не могла понять, зачем богатые люди или компании дают деньги на театр. Какие с этого дивиденды?

-- Проще говорить не о дивидендах, а о мотивах. Если схематизировать, то есть две крайности -- филантропическая и прагматическая. На Западе, где у многих корпораций благотворительность -- часть рекламной стратегии, эти мотивы совпадают. Там, вместо того чтобы платить деньги в виде налогов в обезличенное казначейство, можно воспользоваться перечнем благотворительных программ. Статус или паспорт такой программы -- культурной или социальной -- получить очень сложно, но если он получен, появляется возможность привлекать деньги наравне с налоговой инспекцией. У налогоплательщиков есть выбор -- можно дать школе, можно детям-инвалидам, а можно и театру. Получается, что не государство, а в значительной степени само общество регулирует развитие той или иной области.

-- Но у нас эта схема законодательно все еще не оформлена.

-- Попытки воплотить ее в жизнь были. Два громких прецедента -- льготы для киноотрасли и льготы для лужковской благотворительной программы. Поскольку правительство жестко закрыло обе, ясно, что эксперимент не удался. Все погибло под грузом коррупции. Это же Клондайк! Cкажем, я снимаю кино и у меня есть благотворительный паспорт. Прихожу в банк, у которого огромная балансовая прибыль, и предлагаю: вы заплатите миллион долларов не в налоговую инспекцию, а мне, а я сделаю «откат». Естественно, люди выбирали второе. Ситуация в какой-то момент стала просто фарсовой: «откат» по этим самым благотворительным программам достигал 90 процентов. Легко представить себе качество кино, снятого на 100 тысяч долларов вместо миллиона. Сказанное в равной степени относится к «афганцам», детям, больным лейкемией, и т.д.

-- Но это же гении какие-то. Согласись, что снять кино на сумму в десять раз меньшую, чем указано в финансовых документах, -- высший пилотаж.

-- У нас большой опыт двойной бухгалтерии. Я читал как-то записки администратора, который работал у Тарковского на «Андрее Рублеве». Он там, в частности, объясняет, как сделать липовую смету, чтобы обмануть чиновников. Тогда еще советских. Просматривается отснятый материал. В кадр попало дерево. Отлично. Берем ручку и пишем: выкорчевывание дерева, перевозка его в пункт назначения, высадка. И так можно раздувать бюджет до бесконечности. А на Западе благотворительные программы работают, там «безоткатное» кино.

-- Значит, дело не в схеме? Западным людям просто в голову не приходит так воровать?

-- Там тоже, конечно, есть мошенники. Но они все же исключение. Не в последнюю очередь это обусловлено вопросами нравственного порядка. Если верить Максу Веберу, дух капитализма родился из протестантской этики. Красть деньги вообще, а уж тем более у детей, больных лейкемией, там, мягко говоря, не принято.

-- Вот и я о том же. Есть вещи, которые невозможно объяснить социальным строем. Скажем, загаженные подъезды. Ведь в них писают не потому, что какие-то нормы в законодательстве отсутствуют, а потому, что традиция такая. Так и с «откатом».

-- Согласен. Но не менее важно и то, что на Западе очень сильна машина госконтроля. Важнейшее экономическое понятие -- инвестиционный климат. Тут все имеется в виду -- обученность чиновников, уровень их коррумпированности, макроэкономические показатели. Сейчас у нас этот климат улучшается. Деньги начали течь в Россию. Их все равно чрезвычайно мало, но если говорить о доходах на акции, то показатели хорошие. В той же сфере, о которой мы говорим, этого инвестиционного климата просто нет. Это нежилая зона.

-- То есть во взаимоотношениях государства и культуры ничто не меняется к лучшему.

-- Нет. Что-то все же меняется. Я хорошо помню свой первый поход в Минкульт. Середина 90-х. Мы тогда в первый раз провели фестиваль без поддержки министерства, и на банкете в Малом театре Михаил Швыдкой, тогда еще замминистра, сам подошел ко мне и говорит: «Молодцы, пишите письмо, дадим денег». Я пришел с письмом в министерство, но попал, естественно, не к Швыдкому, а к чиновнику меньшего ранга. Чиновник усадил меня и сказал: «Ну, средства, конечно, мы выделим, тем более Швыдкой обещал. Теперь давайте обсудим, что от вас нужно. Вот у меня есть театр (называет некую кавказскую автономию) и еще театр (называет другую автономию), они должны приехать на фестиваль». Он даже не просил меня, он просто полагал, что я сейчас начну записывать адреса. Я выдержал паузу и сказал: хорошо, пусть эти театры пришлют нам записи спектаклей, и экспертный совет все решит. Реакцию моего визави можно не описывать.

-- И это тоже «откат». Только платить чиновнику будешь уже не ты лично, а означенные театры.

-- Конечно. Лекциями, поездками, канистрой с башкирским медом...

-- Ты получил тогда деньги?

-- Да, но очень тяжело. Сейчас в Минкульте -- во всяком случае с нами -- так себя не ведут.

-- Но вернемся к началу. Инвестиционного климата в области культуры нет, а спонсорские деньги есть. Почему? Ведь театр -- затратная сфера, а отдача не так уж велика? Фильм, даже малобюджетный, соберет большую аудиторию. Его при желании и по телевизору показать можно.

-- Все не так просто. Театр в русском сознании -- искусство престижное. Когда русские люди хотят подчеркнуть статус города, они говорят: «Ну что вы, у нас даже театр есть!» Если брать спонсоров «Маски», то прагматиками оказываются, как правило, западные бренды. Такие, как наш генеральный спонсор Nestle. Они понимают, что фестиваль -- это целевая аудитория, фокус-группа. И то, что они рекламируют на фестивале не Nestle-Classic, а более дорогой Nestle-Gold -- это не случайный выбор, а точный расчет. Или другой спонсор -- отель Marriott. Тут выбор тоже внятный. Коммерсанту, который платит бешеные деньги за номер в отеле, интересно, чтобы за соседним столиком сидел не торговец ксероксами, а, скажем, Диана Вишнева или Ульяна Лопаткина.

А вот из любви к театральному искусству чаще дают наши. Например, русская компания с нерусским названием Altero, производящая подсолнечное масло «Слобода». Причем они сами нас нашли и сами предложили спонсорство. Или «Газпромбанк», с которым мы работаем в этом году. Круг его клиентов (если иметь в виду физических лиц) очень мал. И театральных зрителей среди них почти нет. То есть никакой прямой отдачи там не ждут, но спонсировать громкий театральный проект считают престижным.

-- Я улавливаю в твоем рассказе противоречие. Получается, что никаких механизмов у нас нет, а деньги на театр все равно дают. И даже охотно. Так, может, все и так отлично? Зачем создавать почву для «откатов»?

-- Если бы законы о благотворительности существовали, суммы были бы на порядок больше. Что же касается «откатов», то надо понимать: нашему государству всего десять лет. Оно только формируется. И за эти десять лет произошли серьезные перемены. Бандитов стало меньше, рынок становится цивилизованнее, госконтроль строже. Наверное, когда-то и у нас все наладится.

-- То есть ты настроен оптимистически.

-- Когда я начинал делать «Маску», компаний, которые хотя бы теоретически могли дать деньги на фестиваль, было не больше двадцати. Сейчас их сотни. Дальше будет больше. И думаю, многие из них уже готовы к жизни без «отката».