Время -- это инструмент власти. Вершина ацтекской пирамиды, каждая ступень которой -- фаза контроля. Жертвенник, венчающий массивное здание проекта новейшей истории.

Посвятив времени свой четвертый роман «Условно пригодные», Питер Хег -- автор «Смиллы и ее чувства снега» -- следует однажды избранной им алхимии, превращающей мертвящий свинец абсурда в чистое золото порядка высшего уровня. Должен быть план -- в любой цепи событий, самых скромных или самых величественных, нет места для случайности или ошибки. Поисками плана, который позволяет умирать маленьким детям, занималась фрекен Смилла, не в силах поверить, что ребенок может умереть просто так. Поисками плана занимаются дети из частного интерната -- сироты, чьи родители умерли, были убиты или просто исчезли. Социальный материал. Условно пригодные. Должен быть план, согласно которому их уничтожение отложено, растянувшись на годы истребления в стенах исправительных заведений и престижных интернатов.

И главное место в этом Плане занимает время. А главное во времени -- это паузы. Паузы между словами. Пауза после удара учителя, микроскопический black out, абсолютная пустота. «... и тогда ты замечал бесконечное количество сложных движений власти этого мгновения, и видно было, что во всех тех, кто присутствовал, оставался тонкий след страха и что это было связано с познанием времени.»

Поэзия естественных наук, на органной мощи которой Питер Хег основал свою «Смиллу», -- это всегда неспешный диалог между Богом и человеческим одиночеством. В конечном счете, литература Хега больше восходит к «Математическим основам естествознания» Исаака Ньютона, нежели к традиции детектива.

Но в какой-то момент циферблат часов, вечный символ точности и гармонии земной и небесной механики, из символа порядка превратился в символ нового порядка (Neue Ordnung), а время, унифицированное по Гринвичу, трудовому расписанию или школьному звонку, стало непреодолимо плотной средой, пронизанной тоннелями коллективных действий.

Все это было бы симпатично, но довольно банально, когда бы не уникальная интонация. Герой книги -- не Колден Холфилд и не Давид Коперфилд, а скорее Жак Гринуй из «Парфюмера», угрюмый и неловкий, одержимый не запахом человека, а человеческой близостью. А зовут его Питер Хег.

Трудно сказать, имеются ли здесь автобиографические мотивы, -- датский писатель довольно скрытен и нелюдим. И хотя в его прошлое балетного танцора, профессионального фехтовальщика и путешественника, женатого на африканке, легко вместить детство в приюте, в этом нет необходимости. В детстве Хег жил в нищем квартале Копенгагена, рядом со спивающимися гренландцами. Когда он стал известен, все доходы от книги «Женщина и обезьяна» Хег отдал гуманитарному обществу, поддерживающему женщин и детей третьего мира. Сопереживание и сочувствие как художественный метод -- вещь не новая, однако по-прежнему эффективная.

Сухо и сдержанно Хег описывает интернат, ставший замкнутой моделью будущего, сумрачным «Городом солнца», где одаренные и условно пригодные согласованно перемалываются в фарш нового человека. Но в его холодных, геометрически правильных конструкциях повсеместно возникают волшебные дефекты, подобные пузырькам воздуха, заключенным в гранях алмаза. Отвлекаясь на комментарии, воспоминание и ссылки, играя с читательским вниманием, уводя его в сторону и возвращая обратно жесткой оплеухой, Хег создает конструкцию нежную, тонкую как изморозь на окне, с трудом поддающуюся расчлененке анализа -- как любое искреннее чувство.

Миновав сумерки человека времен нуара и игривую паранойю постмодерна «Маятника Фуко», где любой таинственный план проваливается внутрь себя, триллер замер в нерешительности. Представляя собой особую оптику, драматический окуляр, через который мир предстает тревожным местом столкновения сил в конечном счете необъяснимых, жанр утратил предмет исследования. И Питер Хег перенес свои штудии на атомарный уровень трагедии. Мир нуждается не столько в исследовании, сколько в расследовании. Занимательность детективной интриги следует за философской коллизией. «Если во время эксперимента появится боль -- то никогда не надо уходить от боли. Вместо этого надо направить на нее свет внимания. Так она и сказала. Свет внимания. И мы сосредоточились на страхе».

Обвиняемый -- Бог. Орудие преступления -- время. И если приговор Ньютона был оправдательным, то Хег отпускает преступника на поруки.

Потому что есть еще и любовь, а ловушка времени может стать убежищем. Любящие образуют свой временной поток, плавающий в хронологии подавления, как пузырек воздуха -- в холодных гранях кристалла.

Любовь, одиночество, отчаяние, время и Бог -- все на трехстах страницах и в отличном переводе Е. Красновой. Не много, не мало. Как раз столько, сколько нужно для достойной книги.