Недавно мне случилось писать о мюзиклах, которые плодятся в Москве как грибы после дождя. Всем им -- отечественным и зарубежным, оригинальным и клонированным -- я предсказал аншлаги как минимум сезона на два. Публика, утверждал я, еще не скоро объестся зрелищами этого типа: донельзя демократичными, безупречно респектабельными и, что важно, исполненными непоколебимого оптимизма. Пусть всех героев поубивают самым брутальным образом, как в «Вестсайдской истории» или Notre-Dame de Paris, -- все равно мюзикл обрушит на зал мегатонны бодрости и жизнелюбия: таков уж он по своей природе. И я полностью поддерживаю публику: пусть себе смотрит да радуется, пусть по полной программе приобщается к искусству вкусной и здоровой жизни. Потом понемногу научится разборчивости.

Помню, когда на Пушкинской площади открылся первый московский МcDonalds (сразу же перекрещенный подростками в «бигмачную» -- увы, этот прелестный неологизм, кажется, не прижился), я старался обходить его стороной. Эта километровая очередь, эти ржущие иностранцы с фотоаппаратами -- словом, мне было досадно и как-то неловко за соотечественников. Молодой был еще, глупый. Не врубался, что поедание гамбургера для нормального человека тех времен (а не для такого сноба, как я) было чем-то вроде обряда инициации, что гамбургер этот -- пища в некотором роде духовная и что ржать на самом деле следовало над бестолковыми иностранцами -- пусть даже и не пытаются, паразиты, понять русскую душу со всеми вытекающими из нее последствиями.

«42nd Street» («Сорок вторая улица»), мюзикл, идущий сейчас в Московском дворце молодежи, -- это самый что ни на есть культур-гамбургер во всем его грандиозном великолепии.

Борис Краснов, художественный руководитель проекта, совершил, с моей точки зрения, настоящий патриотический подвиг, одним ударом сокрушив три мифа (так былинный богатырь сносит мечом-кладенцом сразу три башки Змею-Горынычу).

Во-первых, он разрушил мою (да, пожалуй, и общую) уверенность в том, что сегодня в Москве любому мюзиклу гарантирован успех, а его продюсерам -- прибыль. Я сильно сомневаюсь, что «42nd Street» себя окупит. Эмдээмовский двухтысячник (третий по величине концертный зал Москвы) заполняется довольно плохо. У добропорядочной и платежеспособной публики МДМ до сих пор ассоциируется, главным образом, со всякими рейверскими гулянками «от заката до рассвета»: место не то чтобы сомнительное, но и не слишком бонтонное. Павел Забелин, гендиректор МДМ, исправляет репутацию своего заведения как только может, сегодня это вполне фешенебельный культурно-развлекательный комплекс, но предрассудки, как известно, живут долго. Чтобы создать иллюзию аншлага на «42nd Street», со всех окрестных институтов сгребают студентов: они пасутся в фойе до 3-го звонка, а потом гурьбой разлетаются по свободным местам. Способ старый, но удачно модернизированный: раньше в пустующие театры пригоняли солдат, и они входили в зал строем.

Во-вторых, художественный руководитель проекта наглядно показал, что настоящие, стопроцентные американцы, которые на своем Бродвее всех собак съели, ничем не лучше наших парней и девчат, отплясывающих в «Метро» или Chicago. Мы, грешные низкопоклонники перед Западом (от них же первый есмь аз), привыкли морщиться, когда русские актеры берутся за французскую комедию («Ты ей ручку целуешь, а она все пожать норовит», как сформулировал суть проблемы великий Жванецкий), когда сибиряки осваивают музыку рэгги, ну а уж про мюзикл и говорить нечего. Куда нам, с нашей доморощенной лицензионной сборкой, до сияющих высот original production! А оказывается, национальный наш комплекс доморощенности -- чистой воды неврастения и бессмысленное самомучительство. Сказать, что «в области Бродвея мы впереди планеты всей», это, конечно, будет некоторым преувеличением, но что касается сценической игры -- она в общем идет на равных. Технология постановки шоу -- это да, тут нам еще учиться и учиться. Слаженность массовых сцен вызывает глубокую зависть. Зато уж и фальшивить так, как артисты в «42nd Street» (я имею в виду не пение, а изображение чувств -- радости, скорби, страстного порыва, глубокой озабоченности и пр.) у нас умеют только самые замшелые дивы провинциальной оперетты. Актерское мастерство наши бродвейские гости изучали явно не по Станиславскому, и даже не по Ли Страсбергу.

Чтобы не срамиться, в «42nd Street» нужно иметь хотя бы двух исполнителей с приличными навыками драматической игры -- на роль главной героини, милой провинциалочки Пегги Сойер, и на роль режиссера, ставящего мюзикл «Красотка», нервного и элегантного Джулиана Марша. Хорошо бы также позаботиться о ролях второго плана, но двое полноценных артистов -- это абсолютный минимум.

К Мередит Паттерсон (Пегги) особых претензий нет. Она довольно симпатична, у нее живая улыбка, танцуя стэп, она очень забористо стучит каблучками, а изображая печаль, премило морщит носик. Зато Марш (Тимоти Сэлл) -- это нечто. Обладая внешностью карикатурного романтического злодея, он вовсю кидает пламенные взгляды, грозно хмурит брови, воздевает руки -- играть, в общем, не умеет совершенно. Он ненамного хуже всех прочих -- просто на долю Сэлла, к его несчастью, выпала наиболее «переживательная» роль. Уровень артистизма в труппе довольно ровен -- и, по нашим отечественным меркам, близок к нулю.

В-третьих и в главных: Борис Краснов упразднил остатки наивной веры в непобедимое очарование настоящего (absolutely real!) американского мюзикла. Ни лихая чечетка, ни парад красоток, ни нарочитая перевозбужденность (присущая, скорее, мажореткам, чем артистам) -- ничто не мешает во время представления изнывать от тоски. Временами она проходит, но потом накатывает вновь: сюжет мюзикла по своей примитивности, банальности и предсказуемости оставляет далеко позади самые дурацкие соцреалистические комедии. «Свинарка и пастух» и даже «Королева бензоколонки» в сравнении с «42nd Street» -- шедевры.

В общем, так: у Пегги есть мечта попасть в кордебалет к режиссеру Маршу. У Марша есть стареющая примадонна Дороти Брок. У Дороти есть богатый покровитель Абнер Диллон и когда-то был возлюбленный -- Пэт Деннинг. Маршу нужны деньги Диллона, Дороти -- любовь Деннинга. А тут она случайно застает в своей гримерной Пэта и Пегги. А потом Пегги случайно падает на Дороти -- прямо на сцене, о ужас! -- и ломает ей лодыжку. От горя она хочет уехать домой, расставшись со всеми своими надеждами, вот она уже сидит на вокзале, страдальчески страдая, но в последнюю минуту к ней прибегает Марш: артисты объяснили ему, что заменить Дороти способна только Пегги. Ну и наконец, после изнурительных репетиций, окончательно доказывающих талант новой звезды, -- грандиозный, как полагается, успех.

Нетрудно заметить: перед нами мюзикл, целиком пропитанный оперетточными штампами, еще не осознавший своей собственной жанровой новизны. Судить по «42nd Street» о том, что такое музыкальная культура Бродвея, все равно что судить о русской литературе ХХ века по романам Бабаевского и Чичибабина. Впрочем, нельзя сказать, что Борис Краснов нас надул: он показал мюзикл, каких много, -- ординарный, заурядный, «чичибабинский» Бродвей. Ничего большего он и не обещал. Еще хотите такого же?

Знаете, а я уже, кажется, наелся гамбургерами.