За что мы любим драматурга Гришковца? Совсем не за то, за что любим других драматургов. И не потому, что Гришковец пишет одни только монологи для себя и про себя. Он пишет еще и пьесы, с виду очень похожие на обычные: несколько действующих лиц, прямая речь, ремарки, все разбито на сцены, в финале опускается занавес. Но при ближайшем рассмотрении эти пьесы тоже оказываются монологами, только диалогизированными. Другие драматурги -- лучше, хуже, иногда совсем плохо -- воссоздают на сцене жизнь очень разных, как правило, непохожих на себя людей. У Епиходова из «Вишневого сада» мало общего с Чеховым, но с Шарлоттой или Гаевым еще меньше. У них и манера речи разная, и лексикон. Все герои Гришковца, даже если они отчаянно конфликтуют друг с другом, похожи на создавшего их автора. Они говорят его словами и оборотами, проявляют его наблюдательность, иронизируют так, как может только он. Это лирический герой, разложенный на много голосов и принявший много обличий, но сохранивший главное -- фирменную узнаваемость. Ведь что бы ни писал Гришковец -- монологи, диалоги, пьесы, рассказы, -- мы узнаем собственные фразы, собственные реакции, собственные ощущения, для которых в отличие от автора чаще всего не можем найти нужных слов. Он сумел слиться с каждым из нас и в то же время остаться собой. Подытожим: Гришковец уникален, но похож на нас, его герои тоже неповторимы, но похожи на него, следовательно, они похожи друг на друга и похожи на нас. Такой вот замкнутый круг.

В случае с «Городом» дело осложняется тем, что в ней помимо героев, похожих на Гришковца, есть герой, очень на него похожий. Его alter ego. Это главный герой. Он живет в каком-то мегаполисе, у него есть семья, друзья, родители, хорошая работа. И вдруг он решает все это бросить. Сломать привычный ритм жизни и опостылевшую предсказуемость событий. Жена, друг и отец не понимают героя. Вся пьеса -- его разговоры с родными и близкими. Очень узнаваемые. Возьмите любой диалог «Города», и вы обнаружите, что он состоит из бытовых клише. Вот отец обвиняет героя в эгоизме. Вот герой торгуется с таксистом -- за полтинник или за тридцатник тот его подбросит. Вот герой ищет записную книжку и просит жену, чтобы помогла. А жена устало отвечает, что книжка на месте. На каком месте? На том, что всегда. И т.д. Каждый может продолжить. Все знакомо и все сразу же, с первых фраз выдает ни на кого не похожий стиль. Ну что с этим, спрашивается, делать? Как сыграть поэзию обыденности? Как передать неповторимую типичность?

Режиссер Александр Назаров попытался и не сумел. Режиссера жалко, потому что человек он способный. Не так давно поставил в «Центре драматургии и режиссуры» очень интересный спектакль «Войцек» по пьесе Георга Бюхнера. Заглавный герой в его интерпретации оказывался вовсе не недалеким, а, напротив, остроумным, обаятельным и склонным к розыгрышам парнем. Он не дурак, он дурачится, и только насквозь деревянные люди вроде капрала могут считать его идиотом. Назаров так умело уложил «Войцека» в ложе совершенно противоречащей замыслу драматурга концепции, что оставалось только руками развести -- как он ловко с Бюхнером справился. С Гришковцом -- не удалось. Пьеса оказала ожесточенное сопротивление.

Назаров все в ней спрямил и таким образом разрушил. Главный герой (Сергей Беляев) у него вышел душевно тонким, а остальные жлобами какими-то. Друг в спортивном костюмчике (Сергей Угрюмов) уж такой жлоб -- дальше некуда. Чужой ложкой будет варенье есть -- и не поперхнется. Отец (Валерий Хлевинский) вообще какой-то номенклатурный работник среднего звена. Обком по нему плачет. Причем и Угрюмов, и Хлевинский играют хорошо, но чем лучше они играют, тем неинтереснее становится текст. Ведь в пьесе герои фона оппонируют главному герою и одновременно вторят ему. Даже отец, резче других осуждающий сына, тоже в какой-то момент говорит: и со мной, мол, такое было. Тоже хотел убежать, но не смог, не посмел. Да и друг за внешней простоватостью обнаруживает душевную тонкость фирменного гришковцовского разлива. С женой в исполнении Евгении Добровольской повезло несколько больше. В ней и тонкость, и ранимость, а отпущенный ей автором монолог актриса и вовсе произносит на «твердую пятерку» -- исповедально, глядя в зал, сумев найти сложному тексту очень верную интонацию. Куда лучше, чем в целом неплохо справившийся с ролью Сергей Беляев. (Собственный монолог он проваливает -- читает его так, словно это пьеса Островского или Сухово-Кобылина, где герои, оставшись на сцене одни, сообщают зрителям о дальнейших планах и намерениях.) Но даже тоньше других сыгравшая Добровольская допускает непростительную ошибку, с первой сцены сбиваясь на истерические ноты. Пьеса начинается с мелкой размолвки, а при взгляде на артистов ощущение такое, что герои уже развелись, но продолжают жить в одной квартире. Тут, ясное дело, убежишь. Чего мучаться-то.

Иными словами, Назаров исходил из правильной в целом идеи, что в пьесе надо ясно обозначить внешний конфликт, и поскольку драматург конфликтности недодал, компенсировал этот недостаток собственными усилиями. Но alter ego автора бежит не от жлобов и истеричек, а от хороших и очень похожих на себя самого людей. И никакого конфликта здесь по большому счету нет. Есть попытка разорвать замкнутый круг. Это не недостаток пьесы, а ее особенность.

Жизнь во всех своих проявлениях узнаваема и в то же время уникальна, посмотри на другого и узнай себя -- вот опорные точки философии и поэтики «Города». Именно за это открытие, а вовсе не за умение придумывать характеры или умело вести интригу, мы и любим драматурга Гришковца. Так уж и быть, назовем его драматургом, раз другого слова пока не придумали.