Чудно устроено все на белом свете! «Урал» (№1) публикует окончание романа Андрея Матвеева Indelito; начало имело место в №12 за прошлый год. Помнится, таким образом журнал «Москва» продавал «Мастера и Маргариту» (там первая часть печаталась в ноябре, дабы было время для возгонки тиража). Андрей Матвеев -- типичная знаменитость екатеринбургского разлива (злые языки добавят: «и масштаба»), писатель, заслуживший полускандальную известность «Эротической одиссеей», энергичный поставщик относительно «продвинутых» опусов (Indelito из их числа), но никак (и ни для кого) не Булгаков (тем паче не «Булгаков конца 60-х»). Вот я и думаю, как расценивать публикаторский кульбит «Урала»: то ли свято верят в своих читателей, что никогда родной журнал не бросят, то ли вовсе им на этих читателей плевать? Сам текст Матвеева характеризовать не берусь. У него подзаголовок -- «роман в двадцати двух уровнях», а мне выше четырнадцатого никак не подняться. Алисе (которая из Страны чудес) понравилось бы: «разговоров» больше чем достаточно. Правда, картинок в «Урале» нет.

Впрочем, что Матвеев! Вот «Дружба народов» (№1) печатает нечто (жанр не означен) Валерия Пискунова под названием «Песни Птерота». «За годы работы в журнале случалось кратко предварять некоторые публикации, как правило, чем-то близкие мне. Таковы и «Песни Птерота», автор которых предпринял смелую попытку -- оглядываясь в прошлое, воссоздать переживания отрока в пору зарождения чувственности. Смелость тут нужна, потому что материя, о которой речь, соткана из жизненной силы и фантазии, она неистребимо прочна и одновременно эфемерна, ярка и трудноуловима, и ее воспроизведение чревато опасностями, главная из которых снижение, огрубление». Разбери, кто умный. А мне так хочется спросить главного редактора «ДН» (прозаика, между прочим) Александра Эбаноидзе: «снижение» -- это и есть «огрубление»? И еще: как можно «воссоздать переживания отрока», не «оглядываясь в прошлое»? И наконец: не является ли главной опасностью для любого автора (хоть о половом созревании он пишет, хоть о коллизиях нефтяного бизнеса) слабое владение родным языком, отливающееся необязательностью словоупотребления, смазанной метафорикой, банальными и бессмысленными антитезами, высокопарной и ложной многозначительностью? «Я видел и понимал, что стихию полета открывает птице подъемная сила крыла». После того как «подъемная сила открыла стихию» (а это первая фраза пискуновского сочинения -- шапки долой, господа!), писатель может рассчитывать лишь на одну группу читателей -- профессионалов, которым за знакомство с текстами любого сорта платят жалованье. Я вот прочел. Все шестьдесят две страницы вязкого и претенциозного текста, замешенного на дешевом философствовании и натужном желании интересничать. И сердечно признателен редакции «ДН» за то, что она представила «журнальный вариант» означенных «песен». Все-таки критики -- тоже люди.

Хотя на месте той же редакции я бы раздел «критики» вовсе закрыл. Потому что там, где не «в порядке эксперимента» (в конце концов есть право на «поиск», «неожиданность» и «поощрение странностей»), но в качестве «несущей» прозы первого номера и с реверансами главного редактора печатают откровенную второсортицу, не может быть никакой критики, каковая, по определению, предполагает суждения (в том числе -- негативные) о разного рода текстах. Но как судить кого-то, когда рядом эдакое.

Меж тем в «ДН» напечатано четыре критические статьи. Одна, правда, под маркой «публицистики» -- «Каленный клин» Александра Мелихова, где писатель серьезно, вникнув в суть дела и с человеческим сочувствием размышляет о книге Солженицына по русско-еврейскому вопросу. Три другие посвящены словесности: «Козьей мордой луна» Натальи Ивановой (к десятилетию «русского Букера»; весьма здравые суждения о состоянии литературы и роли престижной премии, любопытные сведения о работе последнего букеровского жюри), «Опытное поле» Марии Ремизовой и «Четыре романа и еще один» Андрея Урицкого (обе посвящены значимым литературным событиям минувшего года). И вот читаю коллег, а как дойду до какой-нибудь «инвективы» -- вздрагиваю. Пискунов же рядом. Не говоря о Расуле Гамзатове в переводе Елены Николаевской: Спасибо тропкам, свив из них веревку,/ Мир на спине несла ты, как кувшин./ И радуга, горя, вставала ловко,/ Едва касаясь каменных вершин. Все, больше не буду. Но ведь такие чудеса, как «ирадуга» и «неслаты» не каждый день встретишь.

Но и эксклюзива на них у «ДН» нет. Вот «Октябрь» (№1) печатает преунылую антитоталитарную фантасмагорию Бориса Хазанова «Возвращение». Сны, эмиграция, сообщество нищих, диссидентский журнал, КГБ, оживающие мертвецы, мания преследования, заплеванные подъезды с неработающими лифтами, психологические извороты, метафизические вины и заглавное «возвращение» в химерную Россию. Нет, это не «идеология» -- заграница у Хазанова не менее химерна. Это просто письмо по готовым и предсказуемым «культурным» контурам. Это ложная многозначительность. Это высокомерие интеллектуала, который когда-то пытался стать писателем, а в результате цепи событий стал печатающимся автором. (Сперва на Западе, потом и в России.) Хазанов -- достойный человек, иногда -- любопытный эссеист. («Ровных» эссеистов вообще не бывает. И Монтень с Розановым никак не «ровные».) Но проза-то тут при чем?

Ладно, в «Октябре» есть подборка стихов Анатолия Наймана (напомним о его недавней поэтической книге «Софья» -- М., «О.Г.И.») и три превосходных рассказа Александра Хургина (напомним о сборнике его прозы «Ночной ковбой» -- М., «Вагриус»). Да и «биографическое повествование» Алексея Варламова «Пришвин, или Гений жизни», как говорится, найдет своего читателя: там все-таки (пусть и бесполым «стилизованным под благородную старину» варламовским слогом) про интересного человека рассказывается, приводятся выразительные факты, документы использованы. Но атмосфера «чудес» превращает журнальную книжку в «решето», сквозь которое проваливаются значимые вещи. И это отнюдь не только «октябрьская» проблема.

Свято место пусто не бывает. Об этом, в частности, говорится в несколько затянутой (тонущей в навязанных «предметом» подробностях), но здравой и полезной статье Ларисы Березовчук «У феминизма не женское лицо». Оно, конечно, и без Березовчук понятно, что лицо это не женское и не человеческое, а хамское. Тонкость в том, что «радикальный феминизм» -- лишь частный случай. О чем автор и говорит, итожа свои наблюдения: «Вспомним, какие ожесточенные дискуссии велись в 80-е годы о «молодежной субкультуре», требовавшей, по сути, не собственной территории для творчества (она у нее и так была), а уничтожения возрастной -- и социальной тоже -- иерархии в официальной художественной практике. В результате ювенильные «параллельщики»... могли бы требовать равенства с мэтрами и делить с ними так называемые «культурные поощрения» -- славу, деньги и в конечном счете авторитет в искусстве и науке». Так оно все и вышло. Принцип «решета» живет и побеждает. На радость как повзрослевшим биологически, но «вечно молодым» параллельщикам, так и квазимэтрам.