Книга дирижера Геннадия Рождественского, выпущенная издательством «Слово», называется «Треугольники». Однако эта геометрическая фигура слишком проста для того, чтобы объяснить логику и структуру монументального труда, который по большому счету и книгой-то трудно назвать. Альбом по искусству, совмещенный с автобиографией, учебником по истории искусств, энциклопедией и туристическим справочником, более четырехсот страниц формата А3, тысячи иллюстраций, шесть прилагающихся компакт-дисков по 30--40 музыкальных фрагментов каждый, сложнейшая верстка, двухлетняя редакторская работа и дорогая итальянская печать -- так выглядит этот беспрецедентный издательский проект.

Формальное деление на три части («Прециоза», «Король Павзолий», «Скапино») ничего не объясняет и совершенно не помогает ни в чем разобраться. По большому счету «Треугольники» представляют собой тысячи отдельных сведений, соседство которых, как правило, обусловлено общим ключевым словом. Ассоциативный ряд может быть примерно таким: город Эдинбург -- эдинбургский фестиваль -- Четвертая симфония Шостаковича, которую Рождественский там исполнял, -- сталинская статья «Сумбур вместо музыки» -- советские партийные функционеры -- Бенджамин Бриттен -- посвященная ему Шостаковичем часть Четырнадцатой симфонии -- аукцион Сотби, где продавалась авторская копия этой части, -- двойное виски в эдинбургском баре вместе с Шостаковичем -- Комар и Меламид, которые тоже как-то участвовали в фестивале, -- шотландские волынщики -- анекдот про дирижера Томаса Бичема и волынку. Параллельно в этой же главе можно узнать, кто такие художники-бульдозеристы, получить предложение послушать «Блудного сына» Дебюсси из аудиоприложения, увидеть картину Рембрандта под тем же названием.

Короче говоря, мы имеем дело с модной разомкнутой структурой. Это книга без начала и конца. Гипертекст, Интернет, Борхес, игра в классики и хазарский словарь. Книга для чтения, разглядывания и слушания. В ней можно начинать путешествовать с любого места, читать ее вслух и про себя, через страницу, через абзац, от завершающего именного указателя к указанным в нем адресам. Но только не с первой страницы -- потому что ее как таковой нет. Ее место занимают: посвящение, пара-тройка эпиграфов и подробные комментарии ко всем этому.

Рождественский выступает в своей книжке гением комментария и сноски. Тот угрюмый и невыразительный труд, что обычно отводится редакторам, он берет на себя и исполняет его профессионально и любовно -- поэтому и читается она удивительно легко. Кажется, дирижера в этом деле не остановить. Даже в огромном именном указателе (самом ценном разделе, благодаря которому тонны заложенной в книге информации становятся возможны для использования) он умудряется дорассказать про того или иного человека какие-то сведения, не влезшие в основные разделы.

Еще один выразительный отросток книги -- три приложения. Два из них являются искусствоведческими эссе -- Моэма об испанском художнике XVII века Сурбаране и Хаксли об итальянском композиторе Возрождения Джезуальдо. Оба -- в переводах и с комментариями Рождественского. Третье приложение -- фантастический по своей многофигурности и мультикультурности сон, приснившийся автору книги в ночь на 18 декабря 1998 года. От остальных частей книги сон отличается только своей ирреальностью. Больше ничем.

Книга, состоящая из бесчисленного количества имен, названий, анекдотов, нот, гостиниц, картинных галерей, географических описаний, кулинарных рецептов и исторических подробностей, замечательна именно своей цельностью. Картина мира в ней слитная, всеохватная, ясная. С ней не поспоришь. Гений -- тот, кто опережает свое время. Критики и профсоюзы -- враги искусства. Книга -- источник знаний.

Вся история -- личная и общечеловеческая -- сплющена в ней до размеров одного тома. Нет дискретности, нет многоязыкости, нет непроницаемости культур. В этом смысле Рождественский выступает человеком не ХХ и даже не XIX столетия, а каким-то средневековым путешественником, в своих путевых и житейских записках умеющим связать воедино множество разнородных фактов.

И последнее. Одну из глав Рождественский посвятил моим собратьям по перу. На удивление сконцентрированно, почти не отвлекаясь на посторонние темы, он изложил, какие музыкальные критики тупые, оголтелые и ограниченные люди. С этими обвинениями бесполезно спорить, раз уж такая у человека картина мира. С этим надо просто смириться. Судя по тщательно подобранным и любовно сколлекционированным сюжетам, повествующим о том, как критики попадали впросак, стиль общения Рождественского с прессой не меняется ни в зависимости от возраста, ни в зависимости от страны. Знать бы это годиком раньше -- не так болезненно бы прошел этот сезон, который вновь назначенный худрук Большого театра посвятил главным образом войне с московскими журналистами.