В театре «Новая опера» представил свою новую программу Александр Дольский. Бард, безусловно входящий в число знаковых представителей жанра авторской песни. Изощренный гитарист, заболевший музыкой с детства и, по его собственному признанию, выменявший свою первую гитару на ценную коллекцию уральских минералов. Поэт, пишущий хорошие негромкие стихи, недавно выпустивший сборник сонетов.

Основу программы составляли вещи, сочиненные, по словам автора, в жанре «медитативной лирики». К ней можно отнести и песни непосредственно о любви, пронизанные «коленопреклоненным отношением к женщине», и мелодические размышления о вечном. Будь Дольский художником, почти наверняка предпочел бы масштабной станковой живописи акварель или мелки. Даже в ностальгической боссанове «Тоска по СССР», название которой говорит само за себя, перечисление примет недавнего прошлого становится лишь поводом для очень личных эмоций. Все меньше места для откровенной публицистики, в которой Дольский не отказывал себе в начале девяностых, -- на первый план выходит философская лирика, религиозные искания, размышления о природе творчества. Но череда длинных песен, проникнутых любимым «дольским» настроением «прохладной осени», удивительным образом не дает заскучать или отвлечься. Тем более что то и дело ее взрывают не стилизованные, а самые настоящие, безупречно придуманные и сыгранные блюзы, навевающие ассоциации не с традиционным бардовским концертом, а скорее с акустическими опытами рок-музыкантов. Таковы «Полуночный джаз» или «Питер-блюз», вещи сумрачные, тревожные и, несмотря на разгул гитарных и голосовых импровизаций, очень серьезные.

Однако концерт напомнил не только о широко известном и в основном именно за то и любимом Дольском-лирике, но и о совершенно уникальном, не всеми распробованном Дольском-юмористе. Ничуть не меньшее значение, чем рифмы или мастерство гитариста, играет на его концертах удивительная мимика -- тот, кто хотя бы раз увидел, как певец изображает Диззи Гиллеспи или Армстронга (причем не только выражения лиц легендарных джазменов, но и звучание их инструментов), вряд ли когда-нибудь сможет это забыть. Смех для Дольского, некогда работавшего с Аркадием Райкиным, ничуть не менее важен и дорог, нежели элегическая грусть. Поэтому во втором отделении, выполняя пожелания зала, бард спел не только привычно обожаемые публикой возвышенно-грустную «Звезду» и «Двух мальчиков на длинном берегу», но и с явным удовольствием вспомнил совершенно феноменальную вещь «Душа и тело» -- эзотерический мини-спектакль из жизни ангелов и богов, которые «так и шастают вокруг». Резвяся и играя, певец изображает мир духов, не сильно отличающийся от столичной улицы в час пик; здесь все «летит, кружится и поет» -- и для каждого из обитателей этого «элизиума теней» находится уникальный, выразительнейший и невероятно смешной обертон.

Одна из самых известных вещей Дольского последнего времени называется «Прощай, двадцатый век». Но после подобного рода выступлений прощаться с ним не очень-то хочется. Все, как раньше, -- человек с гитарой на сцене, записки на подносике, уместные стихи и воспоминания в промежутках между песнями. Не плановый концерт, но именно что творческий вечер, в котором соблюдение всех, казалось бы, навсегда утраченных канонов придает событию не только ностальгический флер, но и культурологическую цельность.