Музыкальная мистерия «Полифония мира» -- один из самых амбициозных проектов Театральной олимпиады -- состоялась в Театре Вахтангова. Успех этого странного мероприятия, автором идеи которого значится композитор Александр Бакши, был сравним с успехом разве что новой цирковой программы. Надо отдать должное энергии организаторов: в Москву съехались хакасские шаманы, индейский абориген, австралийский фольклорист, игрецы на раковине, диджериду, дудуке и колесной лире, знаменитый ансамбль перкуссионистов из Страсбурга, Гидон Кремер, Аркадий Шилклопер, перфоманс-группа «АХЕ» из Петербурга, лучший в мире тубист-виртуоз Джонатан Сасс и питомец театральной лаборатории Ежи Гротовского Василис Лаггос. Все участники проекта, равно как и его смелый постмодернистский замысел, были обстоятельно описаны в очень хорошем буклете. В нем говорилось о «поиске общности между людьми разных культур», о «новом мышлении», о том, что «на смену гармонии мира приходит полифония мира» и что для того «чтобы почувствовать единство жителей такой маленькой планеты, необязательно всем петь одну песню».

Со всем этим трудно не согласиться. Трудно другое -- увидеть подтверждение этому в той свалке всевозможного рода культурных знаков и плоских театральных метафор, которые были представлены на сцене вахтанговского театра. На деле все кончилось неопрятным сценическим решением Сергея Бархина, соорудившего нечто среднее между Вавилонской башней и вороньей слободкой; беспомощной музыкой Александра Бакши, заметно потеснившего своими авторскими вставками этноджазовую импровизацию; и напыщенным многословием Камы Гинкаса. Странники с рюкзачками за спиной, Орфей-Кремер с блокадными салазками, на которых он везет на свалку истории свою скрипку, Эвридика-балерина с горящей шляпой на голове, гроб-контрабас, четыре стихии, мировое зло, обозначенное водкой, джазом и тенором из Большого театра, распятая книга, общепримиряющий Ноев ковчег, больше напоминающий коммуналку, русифицированный Феллини и апокрифический Гринуэй.

На деле красивые слова остались лишь словами. Удивительно -- участники проекта обошлись в своем почти двухчасовом действе без либретто, без сюжета, без единого слова. И тем не менее именно банальная литературность забила собой каждое из представленных в нем искусств. Будто художник, композитор и режиссер -- каждый, кстати говоря, знаменитый и заслуженный в своей области -- не умеют разговаривать на собственных языках. Будто к своему зрителю и слушателю они не могут обращаться иначе как через переводчика-концептуалиста. Будто они скованы по рукам и ногам величием собственной затеи, в заложники которой, к слову говоря, превратили и весь свой фантастически изысканный актерский состав.

Использовали это собранное по всему миру богатство на редкость бестолково. Хорошо еще, что значительная часть экзотических пришельцев сообразила воспользоваться долгим репетиционным процессом и выступить в Москве по одиночке. В полифоническом же проекте никому из них, кроме разве что Кремера, не дали толком высказаться. Сочетание тувинского горловика с русской колыбельной вызывало в лучшем случае смех в зале. Какая же это полифония?

Приходится объяснять простые истины. Полифония -- это не какофония. Это не смешно, не остроумно, не занятно. Это очень серьезное умение, издавна свидетельствовавшее о высочайшем музыкантском профессионализме. В полифонии есть свои и к тому же очень жесткие законы. И подразумевают они в первую очередь грамотное изложение каждого голоса в отдельности. Сначала бы неплохо с этим разобраться, а потом уж и о равноправии говорить.