Одно из самых отрадных событий в словесности первой половины года -- публикация повести Владимира Курносенко «Свете тихий» в «Дружбе народов» (№4). Курносенко, прежде челябинский, а ныне псковский житель, автор романа «Евпатий» (1996), -- прозаик не «раскрученный», но тонкий и органичный, умеющий запечатлеть поэтичность грустной обыденной жизни. Время действия новой повести -- ранняя перестройка. Место действия, как и в «Евпатии», задымленный, промышленный, обреченный Яминск, в котором легко угадывается Челябинск. Герои -- священник-монах отец Варсонофий и три женщины, составляющие «церковный хор». Едут четверо из Яминска в далекую деревеньку, где служит отец Варсонофий. Рисуя четыре судьбы, четыре характера, четыре опыта приобщения к вере, Курносенко смог рассказать о том, что такое глубинная Россия. С ее тоскливым прошлым, с ее перестроечными надеждами (и тогда же набирающим силу «новым» хамством), с ее туманным будущим. Мягко чередуются бытовые эпизоды путешествия, церковной службы и возвращения, экскурсы в тайный мир персонажей и их прошлое, словно походя возникающие картины «общего плана». Никакой слащавости и наставительности нет и в помине. Растерянность, боль, надежда, дураковатый (но такой понятный) интеллигентско-неофитский энтузиазм, обездоленность деревенских старух, в воздухе развеянное безволие. Не слишком радостно завершается поездка священника и его певчих. (Хотя вроде бы и не случилось ничего дурного.) Но еще раньше мы узнаем о том, какие печали готовят отцу Варсонофию и трем женщинам новые времена. («Дальнейшая его судьба покрывается густеющим с прозеленью мраком, в прогалах коего мерцают очертанья самых что ни на есть подлинных тюрьмы и сумы, от каковых, как известно, на Руси не приходится зарекаться никому».) И в финале, когда уже так грустно, что дальше вроде и некуда, -- история чуда. Странного и простого, как все чудеса.

Не изменяет себе Инна Лиснянская («При свете снега»). Рвется жизнь по всем возможным швам,/ Кровью сердца мысли разогреты:/ Боже, как завидую я вам,/ Неодушевленные предметы. // Ни греха, ни страха, ни вины,/ Ни завистливого подозренья,/ Что и вы душой наделены,/ Но у вас поболее терпенья.

Завершена публикация историко-документального романа Елены и Михаила Холмогоровых «Белый ворон. Ненаписанные мемуары». Написать эти мемуары должен был бы их главный герой граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов, один из незадавшихся русских реформаторов, изобретатель формулировки «диктатура сердца и мысли» (современники и потомки «мысль» в ней ампутировали), чуть было не осчастлививший империю конституцией и парламентаризмом (помешало цареубийство 1 марта). Соавторы не на шутку полюбили «бархатного диктатора», что понятно: слишком много пошлостей прежде было наговорено об этом не худшем политике.

Отметим также работу Владимира Ионцева «Время великих кочевий. Международная миграция населения и развитие России», фрагменты книги последнего букеровского лауреата Михаила Шишкина «Русская Швейцария» и статью антибукеровского лауреата Евгения Ермолина о букеровском лауреате Анатолии Азольском. Кстати, издательство «Грантъ» только что выпустило книгу Азольского (уже третью!), куда вошли его новейший роман «Монахи» и роман давний «Море Манцовых» (прежде известный как «Затяжной выстрел»).

В «Звезде» (№4) любителей «дамского чтива» ждет редкостно пошлая повесть «новой американки» Ирины Безладновой «Такая женщина». Читать же стоит письма литературоведа Наума Берковского к актрисе Алисе Коонен, воспоминания Елены Кумпан «Поговорим о странностях цензуры» (как систематично калечили поэтические книги Глеба Семенова) и мемуарную книгу Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и Лондоне» (окончание в майском номере).

«Изюминкой» должна почитаться первая републикация (из берлинского еженедельника «Руль» от 24 августа 1924 года) трех сонетов Владимира Набокова. В общем как-то глупо получается: выпустили только что пятитомник Набокова-Сирина, «Руль» -- источник тривиальный, а стихи печатаются в журнале... Что же до самих сонетов, то вот третий: Повеяло прошедшим... Я живу/ там... далеко... в какой-то тьме певучей.../ Под аркою мелькает луч плавучий -- / плеснув веслом выходит на Неву. // Гиганты ждут... Один склонил главу,/ все подпирая мраморные тучи./ Их четверо. Изгиб локтей могучий/ звездистую пронзает синеву. // Чего им ждать? Что под мостами плещет?/ Какая сила в воздухе трепещет,/ проносится?.. О чем мне шепчет Бог? // Мы странствуем -- а дух стоит на страже,/ единый путь -- и множество дорог,/ тьма горестей -- и стон один: куда же? Остальные в том же духе и на том же уровне.

В «Октябре» (№4) всего занимательнее главы из мемуарной книги Дмитрия Бобышева «Человекотекст» -- «Я здесь»: молодой Евгений Рейн, молодой Анатолий Найман, молодая и полная завороженность стихами. Ну и Бобышев совсем молодой. Кроме поэзии была еще и жизнь. К примеру, натаскивала автора перед экзаменом по физической химии девушка Галя. Поскольку предмет знала основательно -- в отличие от поэта. Получила же означенная Галя двойку, а поэт -- четверку. Поскольку фамилия у Гали была еврейская, а у поэта -- русская. И у экзаменаторши -- тоже. Некоторое время назад -- явно более известная, чем у Бобышева. Экзамен принимала Нина Андреева. Та самая. Она и в молодости не могла поступиться принципами.

Поклонники Эдварда Радзинского найдут в журнале окончание повести «Игры писателей» (Бомарше, де Сад и прочие в красивых костюмах), а фанаты Михаила Веллера -- «Белого ослика». «Внекомандные» читатели могут не беспокоиться.