Сегодня премьерой фильма "Перо маркиза де Сада", снятого известным американским режиссером Филиппом Кауфманом ("Вторжение похитителей тел", "Невыносимая легкость бытия", "Восходящее солнце"), в Москве открывается новый двухзальный кинотеатр "Аврора".

Бедный Кауфман, рожденный американцем, всю жизнь от этого страдает -- ему бы жить в интеллектуальной, раскрепощенной Европе, так нет же, сиди, снимай жанровое кино в Голливуде. Где уж тут свободе быть. От того, видимо, тема независимости, особенно независимости художника, ему особо близка.

Маркиз де Сад показался Кауфману подходящим героем для создания картины, щекочущей нервы обывателя, с одной стороны, а с другой -- дающей пищу для размышлений о границах человеческой свободы в духе чтимых им Мартина Бубера, Симоны де Бовуар или Октавио Паса. До истории маркиза режиссер снял «Генри и Джун» -- фильм о Генри Миллере, одном из самых одиозных писателей ХХ века, но с сегодняшних позиций в благопристойном разврате времен первой мировой все-таки очень мало живописного. Не то Франция конца восемнадцатого века -- с гильотиной, безумными палачами, католическими пасторами-девственниками, пыточными приспособлениями, кружевами, камзолами и прекрасными прачками. Так что на этот раз вроде получилось лучше -- во всяком случае, простодушная Америка картину приняла, зрители ахали и изумлялись, а киноакадемики выдвинули Джеффри Раша за роль маркиза на получение премии «Оскар». В Европе, правда, никакого особого восторга фильм не вызвал -- ни на кинофестивале в Берлине, ни при вручении европейских премий.

В России новый фильм Кауфмана скорее всего пройдет так себе. Во-первых, неудачно переделали название: английское Quills в отечественном прокате превратилось в «Перо маркиза де Сада». То, что в английском языке есть специальное слово, обозначающее часть гусиного пера, что служила для писания, а в русском нет, -- наши трудности, но ассоциативный ряд в нашем случае неминуемо уводит воображение от литературного труда в сторону украшений, кринолинов и колыханий пышных страусиных боа. Зритель, привлеченный этим сладким набором из жизни маркизов и рассчитывавший увидеть нечто гривуазно-веселое вроде «Распутника», может быть разочарован, когда с первого кадра его втолкнут в атмосферу жестокости и насилия: на голову молодой аристократки со свистом опустится нож гильотины, а брызги крови полетят в толпу. Впрочем, ужас и кровь в фильме Кауфмана довольно декоративны, так же, как и живописно-театральные стены сумасшедшего дома в Шарентоне, где содержат маркиза де Сада.

Сюжет фильма сочинен драматургом Дагом Райтом, который использовал реальные обстоятельства жизни скандального писателя, чтобы предложить зрителям комедийный триллер с философским подтекстом. По прихоти сценариста маркиз становится объектом борьбы двух медицинских теорий. Сначала его лечит аббат Кулмьер, сторонник гуманного метода, разрешающий де Саду писать свои провокационные романы, разумеется, лишь ради терапевтического эффекта, а также ставить театральные пьесы, пить вино и принимать гостей. Маркиз не ценит доверия, зато имеет огромный успех у масс, раскупающих его творения, как горячие пирожки. При помощи юной прачки Мадлен рукописи удается переправлять издателям, а те наводняют романами Францию. Пока простонародье зачитывается порнографическими фантазиями маркиза, Наполеон, ужаснувшись кощунству, велит расправиться со строптивым сочинителем. И вот в тихий, идиллический Шарентон едет повозка с пыточным креслом, а в ней -- страшный и ужасный доктор Ройер-Коллард, сторонник жестких методов лечения. Он лишает бедного узника письменных принадлежностей, но тот все равно пишет -- сначала вином на простынях, потом кровью на одежде, а в конце -- дерьмом на стенах камеры. Кстати, в жизни реального маркиза таких ужасов не было -- ему действительно запрещали писать и запирали в камере, но в результате хлопот доброго аббата карантин был снят. Умер де Сад своей смертью, язык ему не отрезали и голым в каменный мешок не бросали. В фильме же жестокость человеческая не знает пределов. Ройер-Коллард неистовствует вовсю, а после того, как его жена, начитавшись де Сада, сбегает с молодым любовником, ненависть доктора обрушивается на всех обитателей Шарентона. В результате Мадлен убита, лечебница сгорела, маркиз умер, а аббат сошел с ума. Зато доктор открывает типографию, и все уцелевшие обитатели сумасшедшего дома переплетают и брошюруют книги маркиза.

Для Кауфмана, конечно, главный герой фильма не маркиз, и не Ройер-Коллард. Настоящего интеллектуала закваски шестидесятых, его интересует прежде всего аббат, как человек компромисса, пытающийся найти гармонию между деспотизмом и вседозволенностью. Его попытки примирить диктат общества с волюнтаризмом художника кончаются плохо. Если в реальной истории добрый аббат-победитель был старым горбуном, то в фильме аббат-жертва превращен в молодого красавца, вынужденного сдерживать (видимо, лишь из приличия, ибо настоящей религиозности в нем не чувствуется) свое иступленное влечение к юной прачке. В этом -- слабое место его обороны, причина его падения, призванного иллюстрировать слабость природы человека, не выдерживающего атаки со стороны радикальных доктрин, независимо от того, с какой стороны они атакуют.

Беда только в том, что все эти интеллектуальные упражнения уже сто раз проделаны, выводы разучены, а человечество уже лет двадцать назад потеряло интерес к подобного рода тематике. Массовой публике теперь хочется зрелища -- безусловно, увлекательного и по возможности поучительного. То, что предлагает Кауфман, как-то странно зависает между анекдотом и философским трактатом: для комедии это не слишком смешно, для триллера -- не особенно захватывающе, для фильма о насилии -- недостаточно смело, а для авторского послания -- увы, абсолютно тривиально.

Врач Томаш из «Невыносимой легкости бытия» раздвигал рамки сексуальной свободы накануне вторжения советских танков, воплощавших реальную и узнаваемую угрозу. Бутафорское зло новой картины Кауфмана сыграло с режиссером злую шутку -- все, что он хотел сообщить человечеству, весит теперь легче легкого -- как перо.