За два с небольшим часа пианист Андрей Гаврилов положил на лопатки и переполненный консерваторский зал, и Государственный академический симфонический оркестр под управлением Василия Синайского. Все четыре номера марафонской программы, во время которых солист без передышки разносил рояль в клочья, прошли на ура. Фальшивые, а временами и позабытые ноты, дубоватый звук, злоупотребление педалью и полное пренебрежение к оркестру, который хронически не поспевал за пианистом на всех его блистательных виражах, пребывающие в экстазе слушатели будто и не слышали. Столь велика была сила экстравагантного обаяния, столь неотразима подчеркнутая независимость поведения, столь много было кинуто публике понтов.

Главные среди них следующие: черные очки, сменные рубашки навыпуск, рояль с оторванной крышкой и обнаженными внутренностям, настройщик посреди концерта. Список этот можно продолжить, говоря о собственно музыкальных особенностях вечера: рваная, броская динамика, максимально заостренные контрасты, неожиданно обрывающиеся финалы, ошарашивающие фортиссимо, гротесковые превращения и темпы, оставляющие оркестр в полном недоумении.

Чтобы дать представление о сегодняшнем Андрее Гаврилове, концерт мог бы быть вдвое короче. Каждый из четырех номеров программы (в нее входили «Джинны» Франка, Второй концерт Сен-Санса, Первый Прокофьева и леворучный Равеля) был отработан по одному и тому же принципу. Выигрышные места -- быстрые, громкие и динамичные -- максимально выделены. В эти моменты пианист излучает энергию и выглядит очаровательным забиякой. Оставшаяся лирика пробалтывается скучно и формально.

Оркестр, за новой, «постсветлановской» жизнью которого теперь хочется следить с осторожной надеждой, пока никакими особенными доблестями не отличился. Неряшливое кваканье между паузами и отсутствие былой классической слитности в звучании компенсировались общим бодрым настроением и парадным дефиле группы ударных инструментов, почему-то оказавшихся в привилегированном положении. Как мог, оркестр демонстрировал солидарность со взятым солистом курсом: музыкальное произведение существует для Андрея Гаврилова, но никак не наоборот -- сам Гаврилов существует для того, чтобы быть центром внимания, ежесекундно заслоняя собой музыку, оркестр и дирижера. В каком-то смысле этот закон действителен для каждого яркого солиста, но слишком кричащая индивидуальность всегда сомнительна -- от нее быстро устаешь и начитаешь сомневаться в том, что она вообще есть.

Имя Святослава Рихтера сыграло в карьере Андрея Гаврилова едва ли не большую роль, чем победа пианиста на конкурсе Чайковского 1974 года. Рихтер очень ценил своего молодого коллегу, в начале восьмидесятых любил исполнить с ним на пару клавирные сюиты Генделя и даже записал их вместе с Гавриловым на фирме EMI. Пианистов, игравших по очереди, не мог различить никто, кроме самого Рихтера, отдававшего в этом необычном соревновании предпочтение своему искусному партнеру. По распространенной легенде, Рихтер даже говорил, что, слушая эту запись, чувствует себя Сальери.

Со временем имя питомца ЦМШ Гаврилова исчезло из поля зрения рихтеровских почитателей, да и вообще всех московских меломанов. На заре перестройки пианист начал делать карьеру на Западе, быстро попал в обойму известных музыкантов и о пианистической деятельности на родине говорил без особого энтузиазма. Его концерт в Консерватории, организованный после огромного перерыва, -- спецпроект Государственного академического симфонического оркестра и его нового руководителя Василия Синайского.