В галерее «Риджина» открылась выставка «Возвращенные ценности». На ней представлены живописные полотна Семена Файбисовича, которые в 1991 году застряли в Германии после устроенной кельнской галеристкой Ингой Беккер выставки, и их только сейчас удалось вернуть на родину. По этому случаю галереей «Риджина» издан альбом репродукций работ Файбисовича 70--80-х годов, то есть советского периода. Это хорошо знакомые сцены в метро, электричках, на улице, на пляже, на демонстрации. В начале девяностых, во время «русского бума», они были весьма востребованы, принесли автору известность на Западе: о них писала пресса, их выставляли престижные галереи, а частные коллекционеры охотно покупали. Затем «там» интерес пошел на убыль, но настало время известности в России. Любопытен в этом отношении список рецензий, приведенный в альбоме: до 1992 года практически все отзывы о художнике опубликованы в западных изданиях, зато с 1993 все фамилии и названия сплошь русские.

Сейчас у Файбисовича странная репутация. С одной стороны, его работы покупает Третьяковская галерея, с другой -- отношение к нему искусствоведов какое-то несерьезное. Картин он давно не пишет, зато пишет романы, повести, критические эссе, выступает с инсталляциями, авторской фотографией и видеоартом. За последний год он участвовал в двух групповых и имел четыре персональные выставки. Его много.

Файбисович вообще раздражает. Своей плодовитостью, активностью, интенсивностью. Начал писать статьи о современном обществе, стал постоянным автором практически всех актуальных периодических изданий, опубликовал собрание эссе в книге «Русские новые и неновые», его прозу напечатали едва ли не все «толстые журналы». Проецируя себя на новую сферу деятельности, Файбисович немедленно добивается внимания публики, благосклонности экспертов, признания коллег, но ему все мало. Тон его статей и высказываний агрессивен и задирист, ему все кажется, что принимают и понимают его недостаточно, что его зажимают, не одобряют, перекрывают ему кислород. Сколь бы ни была разнообразна и растиражирована его деятельность, как бы ни была ошеломительна экспансия во все области культуры, Файбисовичу не хватает площади. Потому что он прав. В том смысле, что обладает подлинным знанием о жизни и искусстве, которое со всей отпущенной ему природой энергией транслирует вовне.

Сознание своей правоты, то есть верно разгаданного смысла, в принципе присущее любому художнику, в творчестве Семена Файбисовича является доминантой. Его мир не терпит двусмысленности и сторонних интерпретаций -- это мир твердых форм и устойчивых конструкций. Файбисович рационалистичен и страстен, как ветхозаветные евреи. Подвернувшуюся ему художественную стратегию он хватает и объезжает, будто ковбой мустанга, заставляя двигаться в указанном направлении. Его упорство, работоспособность, гипнотическая внятность могли бы сделать его главой направления, основателем нового движения, но Файбисович не лидер, ибо любой лидер является лишь самым первым в ряду и способен принять главенство более сильного. Файбисович вне ряда и готов мериться силой лишь с тем, кто, не открывая ни имени своего, ни облика, отпускает соперника, отмечая его хромотой.

Когда-то, в начале девяностых, необычные и выразительные картины Файбисовича проходили по ведомству критического фотореализма, в них замечали в основном горькую усмешку над промотавшимся социумом, цепкую наблюдательность и ценили узнаваемость. Спустя более чем десять лет видна еще и их почти гламурная выразительность, принудительное увеличение объекта до размера, заслоняющего любую иную действительность.

Предметом интереса художника и писателя Файбисовича никогда не была иная реальность, чем та, что дана ему в ощущениях, та, которую он мог увидеть, пощупать, понюхать, почувствовать. Он запечатлевает очереди в магазине, соседей-алкоголиков, свою семью, тополиный пух за окном, погасший после пожара в Останкино экран телевизора. Эта более присущая женской натуре загипнотизированность повседневностью, не позволяющая отмахнуться от давления физиологических впечатлений, требует заклятья. Им становится литературный сюжет -- он есть и в каждой работе, и в сериях картин, диптихах, инсталляциях, и в циклах, в которые упрямо сворачивается все Файбисовичем произведенное. Свойства тела -- ограниченность и замкнутость -- как раз и свойства сюжета. И в представленных на выставке работах изображение оказывается историей, и чем тщательней прорисованы детали, чем старательней отобраны типажи, тем занимательней рассказ. И тем завершенней.

Самоописание мира Файбисовича не имеет развития. Оно обречено циклично повторять себя, а новые сферы приложения сил служат для того, чтобы разнообразить форму. Разглядывая изданный «Риджиной» альбом, понимаешь, что найденное и увиденное тогда непременно появится позже в другом материале -- в прозе, в фотографиях, на видео. Истина, раз усвоенная, требует миссионерского служения, и Файбисович с упорством и самоотверженностью пророка пригибает наш взгляд к тому, что явилось ему в откровении. Тут уж не до стеснения или умолчания. И пожалуй, эта стратегия плодотворна. Ибо галеристы выставляют, издатели издают, а газетчики пишут рецензии.