Литературу нынче принято делить на fiction (существующую якобы по инерции и лишенную всяких перспектив) и non-fiction, открывающую невиданные горизонты. Кому нужны сказки про выдуманного Иван Иваныча, когда о всяком реальном Петре Петровиче можно та-а-кое порассказать! Закачаешься -- особенно, если про Петра Петровича что-то прежде слышал. И даже не обязательно про самого Петра (его можно в Павла переименовать, а в ином случае -- даже и выдумать) -- достаточно всяких там знакомцев, соседей, собутыльников, полуопознаваемого антуража и контекста. Достаточно «правдоподобия», взращенного на намеках и подмигиваниях. Равно годятся «экзистенциальные» откровения, архивные разыскания и «суровые свидетельства очевидца». Главное -- была бы интонация правильной: «доверительной», чуть льстящей читателю (в том числе имитацией искренности), местами -- растерянной (да как же все это случилось?) и неуклонно подчеркивающей «особость» повествователя, что знает та-а-кое. Это -- знакомая всем нам в быту интонация сплетни, и она, похоже, недурно котируется на литературном рынке.

Я не знаю, писала ли Фаина Гримберг героиню своей повести «Мавка» («Знамя», №10) «с натуры» или «из головы выдумала». Может, и выдумала таинственную красавицу-полуцыганку вкупе со всеми ее родственниками, свойственниками и поклонниками, стихами, обучением в Литературном институте, замужествами, лесбийскими восторгами, наркоманией, «жизнью втроем» (с повествовательницей и первым возлюбленным) и самоубийством. Может, все это «художественное обобщение», а сама Тата Колисниченко, мавка (русалка в украинском фольклоре) -- «символический образ». Дело не меняется -- при желании можно в мирок столичных литераторов прописать хоть Красную Шапочку, хоть Соловья-разбойника. Повесть Фаины Гримберг дышит сплетней, имитирующей «высокую легенду» о волшебном существе, что не подчиняется «человеческим законам». Запах Центрального Дома литераторов и писательского квартала у метро «Аэропорт» ощущается раньше, чем возникают (а куда без них!) эти ароматные объекты. И «милый» заштатный украинский городок Татиного детства, и богемная жизнь в московских дворницких, и халявная роскошь, и «страсти роковые» тоскливо предсказуемы, ибо все это «упаковочный материал» для банальной истории об очередной «беззаконной комете в кругу расчисленных светил». И это вовсе не Тата, а «нежная и удивительная» рассказчица, в свою пору пленившаяся мавкой, а ныне вышедшая замуж за мавкиного избранника. Сюжетные пряности, конечно, вещь важная, но сверхзадача -- представить во всей красе драгоценное «я» сплетницы. Разглядевшей (и/или выдумавшей) «чудо», «сохранившей» его в душе и рассказавшей о нем на языке интеллигентской кухни.

Почти так же дело обстоит с документальной повестью Александра Ласкина «Ангел, летящий на велосипеде» («Звезда», №10). Здесь на роль «беззаконной кометы» подряжена Ольга Ваксель, адресат нескольких гениальных стихотворений Мандельштама. Поэт, узнав о самоубийстве былой возлюбленной, спрашивал: «Возможна ли женщине мертвой хвала?» Не зря тревожился. Облако сплетни давно окружает Ольгу Ваксель, и ласкинское обращение к архивным материалам его не развеяло. Впрочем, теперь воздано и самому Мандельштаму, и -- без этого уж никак нельзя! -- Надежде Яковлевне. Разобраться по сочинению Ласкина в «событиях» довольно трудно («художественно» автор работает -- с отступлениями, цитатами и разбегом ассоциаций), да это и не входит в задачу Ласкина. Он ведь не об Ольге Ваксель пишет -- о «Лютике» (домашнее имя героини, постоянно склоняемое сочинителем), об «ангеле на велосипеде», о нераспознанном (никем, кроме Ласкина) чуде. Тоже своего рода «мавка» -- и суицид кстати пришелся. И опять романтические банальности приправлены бытовой парфюмерией. И опять всего выразительнее фигура сплетника -- ироничного, быстрого в суждениях, всепонимающего. Успевающего напоследок сказать свое веское слово о треклятом «литературном бомонде». (Гримберг тоже буфеты ЦДЛ отобразила -- со знанием дела.) «Вот -- Александра Маринина, это -- Фридрих Незнанский... Генри Миллер, зарубежный гость... Официантка так спешит к нему, словно рассчитывает не на чаевые, а на орден». Это метафора такая. Дескать, издают попсу, а не пронзительную и трепетную сплетню (тьфу, документальную повесть) об ангеле на велосипеде. И ведь в своем Ласкин праве -- пишет он не хуже Незнанского. И не лучше.

Надышавшись парами сплетни, поневоле становишься мнительным. Недобро напрягаешься от рубрики non-fiction, вздрагиваешь, увидев мемуары статусного интеллектуала, поеживаешься, принимаясь за статью, трактующую биографию классика. В общем-то зря. Серия рассказов Михаила Гиголашвили о судьбах дезертиров (или мнимых дезертиров) из Чечни, что ищут убежища в Германии («Дезертиры. Повесть в письмах« -- «Знамя») написана резко, колоритно и умно. Автор, подрабатывавший переводчиком на «интервью» (допросах) беженцев, сумел много поведать и об их человеческих трагедиях и о проблемах Германии, изнемогающей под напором эмигрантов со всех концов мира. Весьма информативен очерк Александра Никитина и Нины Катерли «Дело Никитина» («Звезда»; один из авторов и герой «Дела...» -- эколог, обвинявшийся в государственной измене, а ныне оправданный). «Вспышки» Сергея Юрского («Октябрь», №10) -- нормальные воспоминания крупного актера. (Предыдущие главы книги тоже печатались в «Октябре», полностью «Вспышки» будут изданы «Вагриусом». Напрашивается сопоставление книги Юрского со сходными по жанру и темам сочинениями другого выходца из БДТ, Владимира Рецептера. Его «романизированные» воспоминания недавно печатались «Знаменем», тут «Вагриус» книгу уже выпустил.) Рискованная по теме статья Натальи Ивановой («Собеседник рощ» и вождь», об отношениях Пастернака и Сталина -- «Знамя»), возможно, и спорная, но уж никак не сплетническая.

Есть несколько познавательных материалов. Статья Дмитрия Травина «Французская модернизация: через две империи, две монархии и три революции» («Звезда») конструктивно дополняет «новомирскую» работу Юрия Каграманова (ее мы рекомендовали вниманию читателей две недели назад). Экономист Владимир Попов поет вдохновенный гимн современному Китаю («Три капельки воды» -- «Знамя»), но его восторги смотрятся несколько иначе при свете Нобелевской лекции Гао Синцзяня, литературного лауреата 2000 года («Право литературы на существование» -- «Звезда»). Даже Михаил Задорнов в «Фантазиях сатирика» («Октябрь») выходит несколько раз за рамки своего эстрадно-обличительного всезнайства.

Что же до словесности, то, увы, -- мавки с ангелами. Рассказ Асара Эппеля «Дробленый сатана» и «Дневники существований» Равиля Бухараева («Знамя») без труда вписываются в будущие собрания сочинений их авторов. Из общежурнальной стиховой глади несколько выбиваются юбиляр (70 лет) Глеб Горбовский («Звезда»), Виталий Пуханов («Октябрь») и Геннадий Русаков («Знамя»). Памфлетную пьесу Анатолия Наймана «Жизнь и смерть поэта Шварца» («Октябрь») считаю огорчительной неудачей и не советую читать тем, кто любит и ценит незаурядного писателя.

А «Знамя» открывается подборкой Андрея Вознесенского -- там все больше про шар-пеев.