4 февраля в Москве открывается фестиваль пластических театров «Pro-движение», посвященный 10-летию «Класса экспрессивной пластики» Геннадия Абрамова. Теоретики, кажется, до сих пор не определились, как называть то, чем занимаются участники фестиваля, все те, кто прошел через Класс Абрамова: современным танцем, движенческим или физическим театром. Сам идеолог процесса, хореограф и педагог Геннадий Абрамов предпочитает собственную формулировку -- «истории, рассказанные человеческим телом». Основанные на импровизации, тренинги Абрамова давно пользуются успехом и за рубежом -- в Берлине, например, намереваются открыть его собственную мастерскую. В Москве же Класс Абрамова стал обладателем первой «Золотой маски» за лучший спектакль современного танца, но так и не получил никакого юридического статуса. Старшая группа давно работает самостоятельно -- в России и за рубежом. Младшая ютится вместе с мастером в небольшом репетиционном зале театра «Эрмитаж». «Pro-движение» -- попытка показать, что идеи Класса продолжаются и развиваются в разных направлениях. О том, как все начиналось, корреспондент газеты «Время новостей» Ольга ГЕРДТ беседует с Геннадием АБРАМОВЫМ.

-- Десять лет назад при Школе драматического искусства Анатолия Васильева возник «Класс экспрессивной пластики». Как это случилось?

-- Я занимался тренингами с актерами Школы, но всегда хотел иметь собственную группу. Однажды в Барселоне мы c Васильевым смотрели какой-то современный балет, и Толя мне сказал: «Смотри, как хорошо». Я ответил: «Неплохо, но наши умеют лучше». Интуитивно я всегда чувствовал разницу между русским танцем и западным. Потом, в очередной раз поругавшись с Васильевым, я ушел в творческий отпуск. В мое отсутствие он и объявил о наборе Класса.

-- Вас с Васильевым связывают годы сотрудничества: вы вместе делали «Серсо» и «Взрослую дочь молодого человека», создавали Школу и Класс. Почему вы все-таки разошлись?

-- Наши отношения всегда складывались конфликтно. В основном из-за тренингов. Я считал, что эту работу надо делать регулярно, как в балете -- хочешь не хочешь, но каждый день к станку. Иначе уничтожается сама сущность тренинга. С 1976 года мы ссорились именно из-за этого. Два года назад скандал закончился тем, что я был уволен, а Класс расформирован. А ведь это единственный коллектив при Школе, который стал приносить видимые результаты. Все остальные -- разрушались. Мы расходились с Васильевым в главном -- он строил театр под себя, а я считал, что театр -- это общность людей, что надо найти какую-то общую линию и самому в нее вписаться.

-- А как же «режиссерская диктатура»?

-- Я сам диктатор, я эгоцентричен -- как любой творческий человек, который чувствует в себе какую-то силу. Но ведь это палка о двух концах -- она и гладит, и лупит. Класс меня очень многому научил. Когда ты начинаешь что-то делать -- ничего не понятно. Ты сильно мучаешься, но делаешь и делаешь. А потом наступает момент, когда твое дело само начинает тобой управлять. В театре все рождается из актерской природы, задача режиссера -- все актерские открытия узаконить и структурировать своей властью. Но актеры в спектакле должны оставаться детьми, должны понимать, что это сделали именно они: высказали идею, развили ее, и им за это не переколошматили головы.

-- Как вы отбирали актеров?

-- Я за три дня просмотрел более двухсот человек. Тех, кто врет в движении, не брал. Учить их двигаться я не собирался. Моя задача -- править актерский материал, убирать лишнее, подсказывать направление, но не лишать их самостоятельности. Меня интересовала та форма движения, которую я не знал. У каждого движения, особенно спонтанного, много форм. Мысль мучительно ищет в теле форму высказывания. Не найдешь форму -- она убежит. Самая большая проблема импровизатора -- успеть ее зафиксировать и оформить. Надо думать телом, а не головой. Голова придумает старую штамповку, подскажет какую-нибудь старую модель...

-- Коварно подсунет чужое и выдаст за свое...

-- Конечно! Со всем этим люди встречаются не только в пластике или в музыке, но и в обыденной жизни. Поэтому надо действовать, опережая мысль. Актера нужно доводить до такого состояния, но при этом не нарушать его логики. Мне интересно собирать спектакли из их «концепций». Я, как повар на кухне, пытаюсь из разных ингредиентов создать одно блюдо. А поскольку артисты всегда самостоятельно должны были решать проблему, как остаться собой и не разрушить целое, мы шли интуитивными путями и каждую новую дверь открывали естественно.

-- Но, кажется, когда вы дошли до совершенства, я имею в виду спектакль «Стая», Класс вдруг распался. Формы исчерпались?

-- «Стая» возникла как игрушка. С литературой работать уже не хотелось. С ней и без нас уже все сделали в драматическом театре и в балете. Осталось только, как Дюшан «Джоконде», усы пририсовывать. Вот с такими мыслями я пришел на репетицию, бросил пальто на середину, говорю: ребята, давайте поиграем. Вот пальто, что с ним можно сделать? Надеть? Надели. А быстрее? Потом появились два пальто, три пальто, потом «на всех пальто». Так возникла «Стая». Я только поддразнивал: а что еще можете?

-- Ваши артисты когда-нибудь говорят: «Это невозможно»?

-- Мы прилетели в Рим, чтобы участвовать в спектакле Васильева -- его труппа и моя группа, все вместе. На показе наших набросков Васильев вдруг говорит ребятам: «А эту композицию вы можете сделать на лестнице?» Сделали. Васильев: «А на парапете можете?» Сделали и на парапете. Потом он их попросил сделать все то же самое, но в середине хора, на сцене. Сделали. Тут Васильев вышел на сцену и говорит: «Ну почему у этих актеров нет слова «нет»!

-- Сейчас абрамовцы работают самостоятельно. На них есть спрос в Европе как на универсально подготовленных танцовщиков. А ведь никто, честно говоря, не верил, что абрамовцы, потеряв крышу, выживут.

-- Я счастлив, что они не растерялись в экстремальной ситуации. Наверное, я все-таки вбил им в головы, что это их профессия. Но мы все-таки не расстались. Мы успешно прокатываем «Стаю» на зарубежных гастролях. Они готовы вернуться и сделать еще одну работу.

-- Если бы не приказ Васильева, формально уничтоживший Класс, не танц-проект Саши Вальц, позволивший артистам удостовериться, что они могут существовать и без папы-Абрамова, если бы не их собственные планы -- Класс сохранился бы в прежнем качестве?

-- Я не задумывался над этим. Даже сейчас стараюсь не задумываться. Все к лучшему. Случившееся как раз показало, что Класс жизнеспособен.

-- Фестиваль «Pro-движение» ребята назвали фестивалем пластических театров. Это точное определение?

-- Я предпочитаю говорить об альтернативном западному фестивале русского современного танца.

-- Есть разница?

-- В западном современном танце очень много формального. Он перестал быть актуальным явлением. Актуальность -- это здесь и сейчас. Движение должно каждый раз возникать заново. Баланчин это доказал. Редкие педагоги занимались не двигательными действиями, а движением. И если они учили слышать свое тело, то добирались до того, к чему и я подхожу. Мой лозунг: только тело и чистое движение. Поэтому я и предложил назвать фестивальные работы -- «истории, рассказанные человеческим телом».