Одной из первых премьер наступающего сезона должна стать «Кабала святош» Михаила Булгакова во МХАТе. В репертуаре театра эта пьеса появляется уже третий раз. В 1936 году она шла на сцене Художественного под названием «Мольер». Впрочем, слово «шла» не вполне уместно. Премьеру выпустили 15 февраля, а уже 11 марта появилась редакционная статья «Правды» «Внешний блеск и фальшивое содержание». Спектакль сразу же сняли. Второй раз «Кабала святош» появилась в 1988 году в постановке Адольфа Шапиро. В новом спектакле был занят цвет МХАТа. Мольера играл Олег Ефремов, Людовика -- Иннокентий Смоктуновский, Мадлену -- Наталья Тенякова, Бутона -- Олег Табаков. Теперь Табаков играет роль Мольера, а ставит «Кабалу» опять Адольф ШАПИРО. С режиссером двух мхатовских спектаклей по пьесе Булгакова беседует Марина ДАВЫДОВА.

-- Вам не страшно было идти в нынешний МХАТ? Известно ведь, что работа в этом театре не самое простое испытание для режиссера.

-- Нет. Страшно стало потом, когда начал работать. Это такое режиссерское легкомыслие -- если очень хочется что-то поставить, не думаешь ни о каких поправочных коэффициентах. К тому же история с «Кабалой святош» -- отдельный сюжет, который завязан на Олеге Ефремове. Дело в том, что когда старый спектакль сняли, он неоднократно вызывал меня и просил, чтобы я возобновил его с Табаковым. А я не хотел этого делать. Во-первых, потому что та «Кабала» была поставлена на Ефремова. Во-вторых, потому что изменилось время, а значит, и взгляд на пьесу. В-третьих, потому что спектакль устарел эстетически. Но Ефремов настойчиво возвращался к этой мысли. Я не мог сказать ему «нет» (он был уже тяжело болен), но и «да» не решался. А дальше случилось так, что в день похорон Ефремова в «Табакерке» шел мой спектакль «На дне». И вот в перерыве между актами ко мне подошел играющий Луку Табаков (понятно, в каком мы были настроении) и сказал: давай сделаем то, о чем просил Олег, но так, чтобы это был совсем новый спектакль -- с другим художником, другим композитором, другими актерами. И отказываться было уже невозможно. Вопрос был лишь в том, где ставить -- во МХАТе или в «Табакерке». Выбрали МХАТ. Так что поначалу страшно не было. Страшно стало, когда я понял, что попал в театр, совсем не похожий на тот, в котором работал 12 лет тому назад. Не похожий во всех смыслах -- и в административном, и в творческом.

-- Он стал хуже?

-- Да, безусловно. Больше всего пугает всеобщая рассредоточенность. Здесь действуют не центростремительные силы, а центробежные.

-- А в чем конкретно это проявляется?

-- В очень простых вещах. По моим представлениям, весь театр должен работать на тот спектакль, который сейчас репетируется. А он сосредоточен еще на многом другом -- на дальнейших планах, ремонте, административных проблемах. И если вы спросите: а разве это все не важно? Я скажу: важно, важно. Но должно же быть что-то главное.

У нас отличная команда: художник Юра Хариков, композитор Эдуард Артемьев, любимые мною артисты. Но все равно все как-то не складывается. К тому же на протяжении всей работы какие-то несчастья преследуют. Я не из тех режиссеров, которые утверждают, что на них во время репетиций нисходит дух автора, и тем не менее... Сначала болезнь Виктора Гвоздицкого, играющего Шаррона. Потом странная история с Натальей Гундаревой, которая неожиданно ушла из спектакля.

-- У вас произошел с ней разрыв?

-- Да что вы! Никакого разрыва. Она репетировала довольно долго, с декабря, а ушла совершенно неожиданно, после первого прогона. Позвонила на следующее утро директору театра и сообщила, что уходит из спектакля. Не мне, не Табакову, который ее пригласил и вообще имел на нее виды, а почему-то директору. Сейчас говорят, что это произошло из-за ее плохого самочувствия. Но я думаю, дело в другом. У нее была работа в антрепризе, и она просто вышла из графика. Не хотела подводить товарищей. И никаких претензий здесь быть не может. Я-то зарабатываю деньги на жизнь в театре (в данном случае во МХАТе), а артисты, как правило, совсем в другом месте. К тому же после трагедии, которая случилась с Гундаревой, вся эта история отошла на второй план. Но сюжет все же очень показателен. Я только теперь понял, как тяжело Табакову. По-моему, он и сам за этот год осознал, какой гигантский труд ему предстоит. Хотя если меня спросить, а кто вообще может что-то сделать во МХАТе, я отвечу, что только он со своими организационными способностями.

-- Но, я думаю, любой крупный театр болен болезнью рассредоточенности. Может, во МХАТе она просто ощущается острее.

-- Да, разумеется. Я ведь работал и в БДТ, и в Вахтанговском. Везде одно и то же.

-- А в «Табакерке»?

-- Ну нет. Там дом. Там люди каждый день видятся друг с другом и видят друг друга. Там общий ритм жизни и общий творческий язык. А во всех больших театрах работают сейчас актеры разных стилей и разных художественных манер. И говорят они на разных языках. Станиславский, как фабрикант, понимал, что любая модернизация связана не столько с техническим усовершенствованием, сколько с изменением внутреннего уклада жизни. Так вот сейчас сама идея Художественного театра находится в полном противоречии с укладом его жизни.

-- А нет мысли, что «Табакерка» может стать очередной студией МХАТа. То есть что с ее помощью в Художественном произойдет обновление крови.

-- Я не знаю. Олег Павлович -- человек умный и хитрый. Он не раскрывает карты. Думаю, что у него есть какие-то соображения на этот счет. Но он, тем не менее, понимает, что «Табакерку» надо сохранить как какой-то независимый организм. И думаю, он прав.

-- За прошедшие годы сильно изменился ваш взгляд на булгаковскую пьесу? Не было ощущения, что ее сейчас не стоит ставить? Что время ее ушло?

-- Всегда в работе над спектаклем существует момент, когда понимаешь, что не надо было ставить эту пьесу, и в этом театре не надо было работать, и вообще хватит заниматься режиссурой. На самом деле нет. Мне очень интересно. Все время возникает диалог с самим собой. Когда в спектакле есть какой-то дополнительный сюжет, это всегда вносит в него остроту. Очень интересно, как все поменялось. Тот спектакль был поставлен в период социального неоромантизма. По правде говоря, мы даже не очень понимали, что нам делать с темой «художник и власть». Было такое единение, такие радужные надежды. А теперь вроде понятно, что ничего не изменилось. Что эти два понятия находятся в вечном неразрешимом конфликте.

-- Но особенность нынешней ситуации, по-моему, как раз в том, что власть стала глубоко равнодушна к тому, что делает художник. К ней непросто подольститься, но разозлить совсем уж невозможно.

-- Ну и мы стали равнодушны. Отвечаем ей взаимностью.

-- Я просто хочу сказать, что это состояние сложно назвать конфликтом.

-- Конфликт существует в самой природе этих понятий. В разном назначении. Поскольку у власти главная забота -- поставить границы. Более или менее широкие. А художник стремится выйти за все возможные пределы. Каждый из них живет по своим законам, и опыт взаимодействия мало что им дает. Они на разных этажах, и лифт между ними испорчен. Взять того же Булгакова. Ведь он вроде бы продумал в «Кабале святош» все о взаимоотношениях художника и власти. И после этого все же решил написать «Батум».

-- Вам легко работать с Табаковым? Нет ощущения, что он, воплощающий собой радость жизни и благополучие, не может играть булгаковского Мольера. Это, вероятно, расхожее представление об артисте, но он, надо сказать, сам его активно поддерживает.

-- Во-первых, с ним интересно работать, потому что он чрезвычайно талантлив. Во-вторых, его хваленое благополучие сейчас -- в период руководства МХАТом -- явно поколеблено или, во всяком случае, находится под угрозой. Я лично наблюдал его в большом раздрызге. Да и вообще, как только начинаешь рассматривать любую жизнь поближе, выясняется, что она глубоко драматична. Каким хотел бы быть Табаков в глазах публики, другой вопрос. Но стоит на время отвлечься от обаяния его образа и вспомнить, как он ушел некогда из благополучного «Современника» и пошел к ребятишкам. Сейчас никто не сомневается, что это был мудрый поступок, потому что он имел благополучное продолжение, а тогда это было совсем не очевидно. А потом какой-то внутренний конфликт между артистом и образом даже необходим. Да и конфликт с режиссером не всегда вреден. Мне, например, очень часто мешает влюбленность в актера.

-- Но рисунок роли строится у Табакова совсем иначе, чем у Ефремова?

-- У меня другое эмоциональное ощущение от самого спектакля. Тот был о художнике, уставшем бороться с миром. Этот о художнике, борющемся со временем и с жизненной предначертанностью. Стремящемся выйти за предел, который положен человеку, и прожить еще одну жизнь, нарушая этим законы природы. То есть тоже границы, но совсем другие. Ведь театр и сам есть искусство, бросающее вызов пространственным и временным границам. Интересно, что цензура вымарала в этой пьесе две реплики. «Ненавижу государственную власть», заменив ее на «королевскую тиранию». И еще одно слово в финале, где Лагранж записывает: «Причиной этого явилась немилость короля и черная Кабала». У Булгакова было еще и «судьба». Цензура не побоялась ни черной Кабалы, ни немилости короля, но почему-то испугалась «судьбы». У нас в спектакле этих слов нет, но все же они для меня важны. И возвращаясь к Табакову, хочу сказать, что его приход во МХАТ -- это, как мне кажется, судьба. Причем судьба нелегкая. Хотя некоторые наивно думают, что это еще одна синекура.