Щедрин вроде бы актуальный писатель. Последние годы мы только и делаем, что мечтаем о трезвости, нелицеприятности и безыллюзорности. Призываем к отказу от любых утопий, твердо усвоив, что в России они страшно сбываются. Как только стало можно говорить прямо, на русскую классику была возложена ответственность за катастрофу 1917 года, владычество большевиков, отсутствие реформ и все прочие беды -- прошлые, настоящие и будущие. А как иначе: классики вечно о высоких материях рассуждали, высшей справедливости чаяли, неведомый град искали, народу поклонялись, призывали к самопожертвованию, сострадали "маленькому человеку", копались в собственных душевных проблемах, навязывая их "нормальным людям", и вообще носились с "истиной-добром-красотой" как дурень с писаной торбой. Вот и сгубили страну.

Оставим вопрос о том, насколько эта "концепция" соответствует действительности. Примерно так же, как противоположная, но составленная из тех же "блоков": святая русская литература выражала душу народа, ни в чем не ошибалась, служила престолу-отечеству, а к многолетнему радикализму, отлившемуся революцией, касательства не имела. (Как и народ-богоносец, отменная администрация, беспорочные духовенство, дворянство, купечество, мудрые государи. А революцию ветром надуло.) Другое любопытно. Почему-то выставляя счеты "духовности", разрушая сусальные сказки о "народе", толкуя об обреченности "страны дураков", разнося в пух и прах государство и тех, кто пытается с ним сотрудничать, фиксируя неизменные русские пороки (беззаконие, лихоимство, словоблудие и проч.), -- словом, занимаясь любимым делом, наши "либералы" обходятся без Щедрина.

Меж тем если и были у Щедрина иллюзии, то недолго и всегда с оговорками. Крупный чиновник, на практике постигший все прелести российского администрирования, литератор, направлявший радикальные издания (в 1863--1864 годах он входил в редакцию "Современника"; в 1868--1884 вел "Отечественные записки"), Салтыков глубоко презирал как власть, так и общество. Задолго до символистов, углядевших родство самодержавия и революции, Щедрин сказал о нем в финале "Истории одного города". Зачем выяснять, что именно разумеется под страшным оно, движущемся на город Глупов? Революция? Реакция? Праздные вопрошания, достойные пенкоснимателей, небокоптителей и взволнованных лоботрясов. Оно и есть оно, с явлением коего сбывается тайная мечта глуповцев и их градоначальников -- прекращается история. Только пустоплясам пристало обмысливать: все ли тысячелетнее бытие богоспасаемого отечества отобразил г-н Щедрин или токмо новейший период, прикрываясь древностями, аки неким щитом, от бдительного цензурного ока.

Помня, что такое цензура, не удержишься от смеха при россказнях об "эзоповом языке". Ну да, любой гимназист понимал, кто такие премудрые пескари и медведи-воеводы, -- только идиоты из департамента "государственных умопомрачений" ушами хлопали. Пуская в дело басенные приемы, фельетонные ярлыки, переосмысленные "классические образы", Щедрин сообщал почтеннейшей публике: вы и есть караси да зайцы -- и ничего иного в вас нет. Он отвергал "сложность" так же истово, как "идеалы", -- потому и служит щедринский Чацкий при взорлившем Молчалине, потому и бесит Щедрина пустопорожняя "Анна Каренина". (И "Князь Серебряный", "Идиот", стихи Фета.) Вы, господа, полагаете, что у вас "проблемы", а на деле сводитесь к глупости и животному страху. Так «Поруки», баллада Шиллера о верности слову, высоком дружестве и "воспитании" тирана, выворачивается "Самоотверженным зайцем". Косой, преодолев все преграды, поспел к назначенному сроку, дабы вызволить поручившегося за него дружка. "И волк его похвалил. -- Вижу, -- сказал он, -- что зайцам верить можно. И вот вам моя резолюция: сидите, до поры до времени, оба под этим кустом, а впоследствии я вас... ха-ха... помилую!"

Только так, и никак иначе. Что вверху, что внизу. Конечно пустоплясы хуже Коняги, который "живет, точно в темную бездну погружается, и из всех ощущений, доступных живому организму, знает только ноющую боль, которую дает работа". Только от этого Коняга святым не становится -- выдвигают подобные "гипотезы" пустоплясы, тем упрочивая порядок вещей и демонстрируя свое "благородство". И любая "литература" к тому сводится. На одно мы способны -- "годить". Разве что вырвется из уст ко всему привычного умника вопль: "Воняет!" Так кричит в "Современной идиллии" Глумов, персонаж, заимствованный Щедриным из комедии Островского и ставший alter ego автора.

Ничего. Проорется -- успокоится. Дальше "годить" будет, порой вынимая из кармана кукиш и всегда исходя желчью. Если не ненавидя, то презирая себя. И зная: я хоть и такой, как вы, ан все же не такой.

Эта двусмысленность вошла в кровь нашего вольнодумства. Толстой был прав: "Для того чтобы вполне оценить и понять Салтыкова-Щедрина, нужно принадлежать к особому кругу читателей, печень у которых увеличена от постоянного раздражения, как у страсбургского гуся". Ошибся он, думая, что таких читателей мало. А Щедрин привил-таки русской интеллигенции глумовское самосознание.

Раньше непременно написали бы, что Щедрин был любимым писателем Ленина. Это правда. Как правда, что Щедрина после отречения систематично читал Николай II. И что Щедрина жаловал Сталин. И что Булгаков в письме тому же Сталину отстаивал право на "изображение страшных черт моего народа, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М.Е. Салтыкова-Щедрина". И что подсоветские сатирики видели в нем главный образец. (Шел в "Современнике" в 70-х спектакль по "Современной идиллии". Пьеску, между прочим, соорудил Сергей Владимирович Михалков. Так оно проходимее было. Публика от аллюзий заходилась чистым восторгом. Особенно, когда славный своими подпольными стишками Гафт-Глумов кричал: "Воняет!!!") И что наша новейшая антиутопическая-сатирическая словесность (от рафинированной Татьяны Толстой до марионеточного Шендеровича) держится на щедринских постулатах: все кругом уроды; глумливость залог самоуважения (автора и "умной" публики); презирая неисправимых дураков, их временами нужно жалеть; "уши выше лба не растут".

Все это правда. И зачем нам Щедрин, если есть Виктор Пелевин? С той же "фельетонной" хваткой, с тем же презрением к "глуповцам", с той же двусмысленностью (дискредитируя в "Generation "П" героя и родственную ему аудиторию, автор подмигивает: зато мы цену этой параше знаем), с той же убежденностью в фиктивности всего сущего (только называется это не "призраки", а "большая лажа"). С той же сюжетной неряшливостью. Слог, конечно, пожиже, но и у Щедрина длиннот и небрежностей хватает.

Мы так давно и прочно "щедринизированы", что можем Щедрина не читать. И отмечать его юбилей без шума. Или не отмечать вовсе.