«Набукко» -- опера, с которой началась слава Джузеппе Верди. Молодой и сомневающийся в своем таланте, только-только переживший смерть жены и провал предыдущей оперы композитор взялся за этот библейский сюжет нехотя, обойдя зарок никогда больше ничего не писать. И вот, в итоге мы имеем дивной красоты музыкальную фреску о полусказочном-полуисторическом персонаже Навуходоносоре (Набукко -- это что-то вроде уменьшительно-ласкательного от сложно выговариваемого имени) и, кроме того, еще десятка два отличных вердиевских опер.

С постановки «Набукко» в Большом -- первой, кстати говоря, в истории этого театра -- по идее должна была начаться и новая слава оперного оплота нашей страны. Руководство заменено, цели поставлены, курс на европейскую цивилизованность взят. Дело за малым -- предъявить хороший спектакль.

Что ж, действительно, определенные сдвиги во время предрождественского посещения новенькой премьеры обнаружились. Перемены, начавшись, как водится, с решительного дружелюбия пресс-службы, докатились даже до самой сцены. В оркестровую яму, правда, еще не заглядывали. Более индифферентный и разлаженный оркестр, руководство которым осуществлял Марк Эрмлер, трудно было себе представить. Разные его группы исправно разъезжались как друг с другом, так и с чрезвычайно вялым хором (увы, для своей оперы Верди придумал очень много хоровых номеров), а ударные так браво и развязно погромыхивали, будто перед нами сидел какой-нибудь садово-парковый оркестр.

Зато впервые за долгое время можно было подыскать теплые слова практически для каждого из исполнителей главных партий. Баритон Владимир Редькин в роли грозного вавилонского царя Набукко, поначалу не слишком выразительный, в финале держался молодцом. Не гибкое, но мощное сопрано приглашенной Людмилы Магомедовой хорошо подходило к страстной роли старшей, незаконной царской дочери с куртуазным именем Абигайль. Порадовала и младшая, законная дочь Фенена, которую ровно исполнила меццо Ирина Долженко. Из представителей плененного Навуходоносором иудейского народа лучше других оказался первосвященник Захария, которого, ошибившись в самой верхней и самой низкой нотах, спел бас Аскар Абдразаков. Ансамбль получился хоть не идеальный, но далекий от привычной серости.

То же самое можно было бы сказать про претендующее на модерновость постановочное и оформительское решение. Сцену населяли не в меру часто крутящиеся абстрактные конструкции, украшенные по одну сторону иудейскими письменами, по другую -- вавилонской клинописью. На заднике -- Вавилонская башня. Белохламидные евреи сталкиваются с черными фашистами-ассирийцами. Так сейчас принято ставить «Набукко» во всем мире. Можно было бы со всем этим согласиться и даже смириться с беспрестанно царящей на сцене бессмысленной суетой, если бы местами постановка попросту не была такой несуразно-смешной.

Задавались ли режиссер Михаил Кисляров (тот самый, что дебютировал этим летом в Большом «Русалкой») и постоянные художники Большого Сергей и Татьяна Бархины такой целью -- посмешить публику -- было неясно. Но иначе как с удивленной улыбкой воспринимать гангстерские наряды Абигайль и тем более спортивные праздники ассирийской шляхты сложно. Затянутые в черную кожу гимнасты, с черепом в руках вместо мячика и с бутафорским клинком вместо обруча -- это так же плохо подходит к опере Верди, как имя Абигайль -- к библейским древностям ее сюжета.

Как и недавняя «Русалка», нынешняя постановка выдает балетмейстерское происхождение Кислярова. Начиная с вовсе не предназначенной к тому увертюры, в его опере танцуют все, кто только может. Будто дух уволенного Владимира Васильева до сих пор витает в театре -- что, впрочем, так и есть, поскольку постановка «Набукко» планировалась еще прежним руководством. Пытаясь украсить музыку Верди дробным топотом ног, Кисляров сослужил композитору самую что ни на есть дурную службу. На поверхность всплывают лишь общеизвестные вердиевские «ум-ца-ца», сводя величественную фресковость к ритмичной банальности водевиля.