Патриарх Алексий II назвал неоправданными прежние гонения на старообрядцев. Заявление предстоятеля Русской православной церкви прозвучало на собрании, посвященном юбилею весьма значимого события.

Двести лет назад Святейший Синод дозволил некоторым старообрядческим общинам (тем, что сами того хотели) вернуться в лоно Церкви, но отправлять богослужение по-старому. Хотя речь шла далеко не о всех «раскольниках» (большинство ревнителей древлего благочестия не желали иметь ничего общего с «никонианами»), а клятвенные запреты (анафематствование) 1656 и 1667 годов оставались в силе (сняты собором РПЦ только в 1971 году) -- это был важный шаг. Обусловленный волей императора Павла I. Государь чтил память отца, Петра III, успевшего дать старообрядцам некоторые льготы и тем заслужить их приязнь. Государь не слишком вникал в конфессиональные тонкости. (Наряду с русской Церковью он возглавлял Мальтийский орден.) Государь мыслил себя отцом всех подданных и был озабочен национальным единством. (Полупрощение старообрядцев соотносимо с Павловой заботой о крепостном крестьянстве и его антидворянскими акциями.) Наконец Павел был самодержцем, и он так хотел. Церковь выполнила монаршую волю. Как и в XVII веке. Инициатор церковных новин, что и привели к трагедии раскола, «собинный друг» царя Алексея Михайловича патриарх Никон закончил дни свои отстраненным от водительства не только государством, но и Церковью. Никон, сам того не желая, открыл путь к полному подчинению Церкви государству. Дело завершила «синодальная» реформа Петра I, для староверов -- антихриста.

Ныне патриарх Алексий сказал, что раскол «остается причиной глубокой скорби и озабоченности православного народа в нашем отечестве», попросил старообрядцев «оставить прежние обиды, не возобновлять бесплодных обрядовых споров», а пастве своей напомнил о том, что «древние обряды составляют часть нашего общего духовно-исторического наследия, которое следует хранить как сугубую драгоценность».

Потребовалось три века национальной трагедии, чтобы признать: «при единстве догматов веры православного исповедания и те и иные обряды священны и равноспасительны». Не считая себя вправе судить «об ответственности отдельных лиц, вовлеченных в репрессивные действия по отношению к части своей паствы, ибо все они давно предстали пред судом Божиим», патриарх счел должным сказать, что причиной углубления раскола являлась «непродуманная государственная политика России в прошлых столетиях».

Политика была не непродуманной, а просто ужасной. Впрочем, все равно меркнущей в сравнении с практикой большевиков, что изничтожали как тех, кто крестился двумя перстами, так и приверженцев троеперстия, а теперь, отнюдь не покаявшись, торят дорожки к храмам. Но в случившемся повинны все же не только русские государи (тоже давно представшие перед судом Всевышнего), не только культурное общество, в большей своей части с редкостным равнодушием взиравшее на народную трагедию, почитавшее староверов «дикарями» и «изуверами». Без церковных иерархов (начиная с Феофана Прокоповича) дело бы так споро не шло. Максимально ослабив этот мотив, патриарх ослабил и значимость своего выступления.

Если все дело в мирской политике, то возникает искушение усмотреть и в благородной речи патриарха «политический след». Тяжелейшая ситуация на Украине (фактически -- раскол), осложнение отношений РПЦ с Вселенским патриархом, печально отозвавшееся на положении православных в родной патриарху Эстонии, длящийся конфликт с «зарубежниками» -- все это серьезные проблемы. И все с политическим, «межгосударственным» привкусом. Не говорим уж об антикатолическом пафосе РПЦ -- при умении и желании вести диалог с мусульманскими духовными лидерами. Церковь идет навстречу государству, озабоченному «национальным единством» не меньше, чем во времена Павла I. К сожалению, в сегодняшнем контексте примирение со старообрядцами (нашими, русскими) обретает второй -- национально-идеологический -- смысл.