С 1991 году отношения между Североатлантическим альянсом и Российской Федерацией служат главным барометром отношений между Россией и Западом. Во время «холодной войны» главной заботой альянса был «германский вопрос» и сдерживание «советской угрозы». После объединения Германии и исчезновения советского блока существование НАТО a priori уже никак не оправдывалось. Однако организации удалось трансформироваться, пересмотрев свою миссию и превратив расширение в новый raison d'кtre. В годы правления Билла Клинтона по мере снижения геополитического статуса России Вашингтон использовал альянс как инструмент демократизации, воссоединения и стабилизации Европы.

Из Москвы казалось, что следствием подобной политики является намеренное игнорирование российских интересов. Теперь баланс сил меняется -- Россия переживает новый подъем, а трансатлантические отношения не только пережили острые разногласия по поводу Ирака, но проходят через испытание трясиной Афганистана. Вновь обретенное Москвой влияние неоднозначно толкуется в Вашингтоне, следовательно, и в НАТО в целом. Оно обязывает американцев и европейцев пересмотреть стратегические рамки, в которых они привыкли осмысливать «русский вопрос», пока треугольник США -- Европа -- Россия еще не стабилизировался. В этой связи можно сказать, что для будущего НАТО куда важнее Кабул и Тегеран, чем Киев и Тбилиси.

Причины недопонимания

Три бреши в отношениях: 1999, 1997 и 2004. Косовская кампания 1999 года обычно считается поворотным пунктом в отношениях России с Западом. В отношениях возникла первая брешь, которую чаще всего объясняют тем, что Россия ощутила упадок своей армии, а эпизод в Приштине (несогласованный с НАТО марш-бросок российских десантников в июне 1999 г. -- Ред.) обычно приводят в качестве иллюстрации ее способности доставлять неприятности. Для Москвы урок был трояким, он помогает понять ее последующую негибкость.

Во-первых, Косово в глазах Владимира Путина продемонстрировало необходимость пересмотра российской политики безопасности. Элиты осознали свою стратегическую маргинализацию, что привело к острому осознанию унижения и обиды. В дальнейшем это чувство нередко приобретало гипертрофированный характер. Тем не менее это единственное, что было воспринято в натовских кругах, которые преувеличивали собственный военно-политический потенциал, преуменьшая при этом сугубо российский аспект проблемы.

Во-вторых, российские элиты объединились в оппозиции к Западу, подвергая жесткой критике нарушения международного права. Они упрекали НАТО в навязывании Европе своих порядков под предлогом демократических ценностей. Речь шла о фундаментальном недопонимании. Для Москвы Североатлантический блок был и остается прежде всего военным альянсом, предназначенным для оперативно-тактической деятельности, тогда как сам Брюссель считал, что завершил свою трансформацию в политическую организацию.

Наконец, Косово спровоцировало всплеск подавляемых до того эмоций по поводу условий переговоров по «Основополагающему акту о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности Россия--НАТО» и созданию Совместного постоянного совета Россия -- НАТО (СПС) на саммите в Париже в мае 1997 года.

Решение о расширении НАТО в 1997 года принималось в момент, когда Россия, истощенная конвульсиями переходного периода и первой чеченской войной, была особенно уязвима. Российские элиты полагали, что Запад воспользовался этим, чтобы ослабить страну, третируя ее, как если бы она потерпела военное поражение. Они считали, что западные правительства никогда на деле не собирались признавать влияние России в новой структуре безопасности ни в Европе, ни в Азии.

На Западе расширение НАТО привело в 1997 году к оживленным дебатам. Способность российского экспертного сообщества реагировать на эти дебаты была серьезно ограничена, поскольку оно переживало интеллектуальный кризис, усугубляемый экономическим спадом. Создавшийся в результате дисбаланс интеллектуального влияния не преминул отразиться на историческом и политическом истолковании расширения альянса.

Дебаты были также связаны с куда более деликатным конфликтом интересов, касающимся «холодной войны» и понятия стратегической победы. Основная аргументация сводилась к следующему: Москва неспособна счесть себя побежденной и поэтому в качестве компенсации сегодня стала крайне внимательна к историографии как второй мировой, так и «холодной войны». Причина проста, но крайне важна, поскольку на кону стоит военный престиж России. Министр иностранных дел РФ Сергей Лавров, например, рассматривает «холодную войну» как конец исторического цикла пятисотлетнего доминирования европейской цивилизации. С той поры, согласно его взглядам, бок о бок существовали два представления о будущем. Согласно одному из них, миру уготована судьба глобальной вестернизации, постепенного принятия западных ценностей. Согласно второму, которого придерживается Россия, мир превратится в арену глобального соперничества цивилизаций, где главным вопросом будет формулирование взаимно дополняющих или альтернативных ценностей и моделей развития.

Двойное расширение НАТО и Европейского союза в 2004 году вызвало к жизни следующий геополитический сдвиг. Новая пространственная близость к Москве привела к территориальным трениям в период, когда Кремль укреплял свою власть и получал выгоду от реального экономического подъема. Однако во второй половине 2004 года в отношениях НАТО и России появилась еще одна, на этот раз двойная трещина, чьи последствия Запад осознал не сразу.

Во-первых, внутреннего происхождения. Захват заложников в школе Беслана был пережит как настоящая травма. Россия вслед за США вступила в войну с «международным терроризмом», хотя российское толкование причин подобной агрессии оставалось невнятным. Во-вторых, внешнего. «Оранжевая революция» в Киеве рассматривалась российскими элитами как результат стремления Запада интегрировать Украину в свою сферу влияния. К тому же достаточно часто в качестве организаторов попытки распространить революцию в том числе и на Москву упоминались США.

Важно вспомнить крайне деликатную, с точки зрения России, позицию Украины. С 1997 года страна действительно была в центре американской политики в этом регионе, особенно благодаря аргументации Збигнева Бжезинского. Он сделал популярным понятие «Евразийские Балканы», хотя и настаивал при этом на фундаментальной ценности тех исторических уз, которые соединяли Украину с Россией и которые США должны разорвать во имя демократических преобразований в России. Украина, учитывая ее пластичность -- ту легкость, с какой она поддается влиянию, остается наиболее деликатным звеном в отношениях России и НАТО -- a fortiori (тем более. -- Ред.) учитывая избирательные кампании и по причинам, связанным с ее ролью в транзите энергоносителей.

Блеск и нищета публичной дипломатии

Альянс позволяет кристаллизоваться позициям многих кругов в Соединенных Штатах, Европе и России до такой степени, что невольно возникает вопрос, являются ли отношения НАТО и России предметом публичной дипломатии или прерогативой военных ведомств? Это имеет значение, принимая во внимание угрозы, испытываемые на себе всеми игроками, и особенно освещение различных кризисных ситуаций в СМИ и, следовательно, с оперативно-тактической точки зрения, как это было с войной в Грузии в 2008 году.

Антироссийское лобби в США, конечно, существует. Оно включает три основные группы: «милитаристских ястребов», считающих мировую гегемонию США естественной; «либеральных ястребов», которые придают демократическим ценностям Америки универсальное значение; и «восточно-европейских националистов», выставляющих Россию склонной по самой своей природе к империалистической экспансии и неспособной стать демократической державой. Это лобби, представленное и в большинстве европейских столиц, видит в НАТО, в зависимости от ситуации, то военное, то политическое, то территориальное острие, нацеленное против России, которая, по сути, считается главной помехой европейской безопасности.

В России в свою очередь существует мощное антизападное лобби, согласно утверждениям которого НАТО стремится окружить и поработить Россию. Цель этого лобби -- поддерживать мощь военной машины и политическую систему, опирающуюся на необходимость решения проблем безопасности. Страх оказаться захваченными в кольцо Западом сформировал представление российских военных о мире: постепенный охват силами НАТО, которые в то же время оставляют за собой возможности для переброски ресурсов. Когда последние развернуты на флангах РФ, их можно использовать для удара в глубь российской территории. Таким образом, в то время как Вашингтон видит в расширении НАТО вклад в геополитическую стабильность, для Москвы оно чревато дестабилизацией и агрессией. Не говоря уже о существовании в российской политике группы «националистов-фундаменталистов», которые убеждены, что альянс только тем и занимается, что планирует вторжение в Россию.

Но это не должно создавать впечатления, что такое отношение представляет собой некий монолит. Одно направление мысли в России, включающее «прагматических националистов», считает, что Россия и НАТО способны договориться о равновесии, цель которого -- сохранить за собой определенные сферы влияния. Эта группа сокрушается по поводу расширения альянса, но одновременно поддерживает совершенствование механизмов НАТО -- Россия. Второе направление мысли объединяет «либеральных западников», для которых членство в НАТО и принятие западных ценностей -- это то, чем должна была бы руководствоваться внешняя политика России. Последняя группа явно в меньшинстве на российской политической шахматной доске, и ее особенно ослабила кампания 1999 года в Косово. Достаточно вероятен ее раскол по вопросу возможного членства в НАТО.

Хотя публичная дипломатия России все чаще обращается к западным консультантам, ей трудно распространять свои взгляды за рубежом, особенно в Соединенных Штатах. При этом сама она остается относительно непроницаемой для западных информационных кампаний. В годы президентства Джорджа Буша Кремлю удавалось реагировать на идеологическом уровне: Россия молчаливо отказалась от стремления к идейному лидерству, направленному на создание альтернативной системы или блока, однако не прекратила защищать своеобразие своей цивилизации, а также брать на себя обязанности в международных делах.

Инициативы публичной дипломатии касаются не только Вашингтона и Москвы. Их осуществляют также структуры НАТО и отдельные страны-кандидаты. Накануне саммита в Бухаресте и Грузия, и Украина провели пиар-кампании в ряде европейских столиц. Ситуации в этих странах, особенно внутриполитические, весьма различны, однако их руководители активно использовали СМИ, чтобы укрепить доверие к своим странам. Убежденные, что это доверие зависело от их личного имиджа, они старались представить себя поборниками свободы, всячески подчеркивая наличие раскола между «новыми демократиями» и «Российской империей», а членство в НАТО представлялось как решающая от нее защита. Им также удалось создать имидж стран-демократий, подкрепленный антироссийскими выпадами, как будто это доказывало их bona fides (честные намерения. -- Ред.). На более глубинном уровне «цветные революции» изменили восприятие Грузии и Украины в глазах ответственных лиц на Западе. Западные СМИ сыграли решающую роль в легитимации Михаила Саакашвили, Виктора Ющенко и Юлии Тимошенко за рубежом, будучи при этом основной мишенью стратегий этих лидеров по захвату власти.

Конфронтации и уроки

Эта публичная дипломатия отличалась разной интенсивностью и масштабами. Но она постепенно захватила сердцевину отношений НАТО и России, что воплощается в поддержании противостоящих вооруженных сил. При этом притупилось восприятие новых опасностей, приведших в августе 2008 года к войне в Грузии.

Можно выделить три этапа ухудшения ситуации. Признание независимости Косово (февраль 2008 года) было истолковано Москвой как очередная попытка Запада в одностороннем порядке утвердить свои самозваные права. Далее, подготовка и проведение самого саммита в Бухаресте (апрель 2008 года) привели к противоречивым сигналам: План действий по вступлению в НАТО не был предоставлен ни Украине, ни Грузии, однако вновь подтверждалось право этих стран рано или поздно в будущем присоединиться к альянсу. Наконец, "Инициатива Медведева" (июнь 2008 года) была направлена на определение контуров панъевропейской безопасности.

Рост напряженность позволяет извлечь сразу несколько уроков. Первый касается Саакашвили, который сделал все, чтобы его военный авантюризм перерос в конфронтацию России и НАТО, и это ясно продемонстрировало дестабилизирующий потенциал стран, лежащих между ними. Вслед за Украиной Грузия не только превратилась в проблему в отношениях НАТО и России, но и, похоже, претендует на эту роль. Она стремится использовать эти отношения, как и отношения Евросоюза и Россией, в собственных интересах.

С военной точки зрения успех российских вооруженных сил, несмотря на победу, выявил ряд оперативных недостатков. Это было особенно важно для российских военных, поскольку грузинская армия получала американскую и израильскую поддержку. Больше беспокойства, однако, вызвало поведение Украины, которую Москва обвинила в предоставлении Грузии военной помощи, что негативно отразилось на российско-украинских отношениях. Для игроков в регионе Россия остается главной военной силой на Кавказе. На дипломатическом фронте лишь немногие страны последовали примеру России и признали Южную Осетию и Абхазию. Хотя российские эксперты рассматривали признание как мастерский ход дипломатии, на деле он подчеркнул стратегическое одиночество России, которая столкнулась с трудностями при мобилизации стран в рамках своей традиционной зоны влияния. Что касается альянса, война в Грузии явно укрепила позиции тех, кто считает, что Россия представляет собой возрожденную военную угрозу, и обострила страхи новых стран-членов. Конфронтация заставила членов НАТО обратить внимание на свою политическую солидарность. Это, возможно, один из самых важных аспектов победы России. Что касается расширения Североатлантического блока, главным результатом войны в Грузии стало молчаливое приостановление процесса вступления Грузии и Украины.

Основные черты "русского вопроса"

Россия как источник безопасности или небезопасности. В глазах Запада Россия остается источником неопределенности, риска и даже возможной угрозы не только для европейской, но и для мировой системы безопасности. Особенно, если учитывать амбивалентное отношение Москвы к таким проблемам, как Иран, или ее действия в области энергетики. Подобное восприятие России является следствием как отсутствия ясности в публичной дипломатии, так и несовпадения аналитических оценок ее потенциала.

В Соединенных Штатах все еще спорят о том, является ли Россия реинкарнацией СССР или формирующейся страной БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай). Второй ответ поддерживают в ряде европейских стран, таких, как Германия, Франция и Италия, для которых Россия не просто массовый рынок, но и ведущий геостратегический игрок. Учитывая их географическую близость и относительные размеры, им, несомненно, проще, чем американцам, ассоциировать Россию с БИК (Бразилия, Индия и Китай).

Еще более ясно выражены резкие расхождения между Америкой и Европой (и даже внутри самой Европы) по поводу того, какого рода энергетические отношения следует развивать с Россией, с одной стороны, и со странами транзита, с другой. Все игроки предпочитают диверсифицировать источники и маршруты энергии, особенно поскольку потребности Европы в будущем возрастут, а собственные ресурсы сократятся. Но этот вопрос крайне политизирован, побуждая некоторые правительства, точнее, заинтересованные круги, стремиться включить «энергетическую безопасность» в сферу деятельности НАТО. В результате «агрессивная диверсификация» -- изоляция России и предпочтение таких поставщиков, как Азербайджан и страны Центральной Азии, -- для некоторых является предварительным условием энергетической безопасности Европы. Такой подход, однако, игнорирует два важнейших момента. Россия единолично обладает 25% мировых запасов природного газа. Учитывая географическое доминирование России, она со временем будет в состоянии соединить или разъединить три региональных рынка газа (при отсутствии прогресса в производстве сжиженного природного газа).

И для поставщиков, и для покупателей энергетическая безопасность зависит также от стабильности в странах транзита. Это один из ключевых вопросов европейской «политики соседства» в отношении как средиземноморских стран (Средиземноморский союз), так и восточных соседей («Восточное партнерство»).

Дискуссии внутри альянса сосредоточены на опасностях, проистекающих из мощи России. Такие страны, как балтийские государства или Польша, видят в России прямую военную угрозу. Создание миссии НАТО по охране воздушного пространства стран Балтии иллюстрирует гарантии безопасности, которые дает им членство в НАТО. Такие страны, как Германия, Франция или Италия, считают Россию незаменимой опорой европейской безопасности. Тем самым не исключается военно-техническое сотрудничество, даже если оно ведет к спорам о намерениях России, что ведет к сложностям с передачей технологий. Самый свежий пример относится к продаже Францией России военного судна («десантно-командный корабль» типа Mistral).

Эти дискуссии неизбежно связаны с двойственным подходом России к военному сотрудничеству и торговле оружием. Москва действительно стремится перестроить систему военных альянсов так, чтобы в центре находилась Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), позволяющая поддерживать существенное присутствие в Центральной Азии, а также сохранять форпосты в Европе (Белоруссия) и на Кавказе (Армения). Россия более не располагает геополитической мощью, необходимой для поддержания внешнего слоя защиты. Однако у нее все еще есть ряд сильных сторон, которые недооцениваются на Западе. Имеется и реальный потенциал переброски вооруженных сил.

Он зачастую рассматривается в свете западных оперативных возможностей на внешних театрах (Югославия, Афганистан или Ирак) или поведения российских сил в Чечне. Анализ событий в этом регионе долгое время был отмечен тем унижением, которое испытала Москва во время первой войны (1994--1996), и политической интерпретацией конфликта. При этом не всегда принимались во внимание изменения, которые произошли после 1999 года с точки зрения планирования и проведения операций. Словом, старый афоризм «русская армия всегда слабее, чем хочет показаться, но сильнее, чем кажется», справедлив как никогда.

Отсутствие интереса к оперативной стороне событий в Чечне сопровождается, как правило, неполными данными о продажах российских вооружений. У России есть три основных клиента, которые не могут не интересовать альянс: Индия, Китай и Иран. С ними она официально поддерживает сотрудничество в области мирного атома. Более того, Россия продает системы вооружений Сирии, Венесуэле и Алжиру. Делая это, она стремится получить доходы за рубежом и поддержать на плаву свою военную промышленность, а также реализовать мировое влияние. Тем самым культивируется промежуточная международная позиция -- между западными державами и теми странами, которые откровенно стремятся бросить вызов существующему порядку. Москва отводит себе достаточно широкое поле для дипломатического маневра, то демонстрируя уважение к западным стандартам, то игнорируя их. При этом она сильно остерегается всякого чрезмерно быстрого подъема мощи таких стран, как Китай, Индия или Иран.

В результате создается парадоксальная ситуация, когда краткосрочные интересы (доходы от продажи оружия и немедленное политическое влияние) мешают долгосрочным (военному и демографическому балансу) в отношении к формирующимся новым державам. Возникает вопрос, собираются Россия и Запад встретить подъем этих государств, пытаясь нейтрализовать друг друга или же работая совместно. И вообще где лежат их основные интересы безопасности -- внутри треугольника США--Европа--Россия или вне его.

Европейская безопасность в центре треугольника США-Европа-Россия

Прежде чем пытаться ответить на этот вопрос, необходимо понять задачи России на европейском и мировом уровне. В официальных заявлениях Москва постоянно уделяет внимание европейской безопасности и демонстрирует растущую заботу об ОДКБ, дабы укрепить дипломатическую солидарность и военное доверие с соответствующими странами. На практике Дмитрий Медведев выступил с инициативой в области структур безопасности (май 2008 года), которые стремятся принять форму треугольника (Россия, Европа и Соединенные Штаты) и стать панъевропейскими. Эта инициатива остается невнятной с точки зрения ее изложения и содержания. Она часто толкуется как желание добиться некоего перевоплощения Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). При этом исключаются принципы демократической обусловленности и создаются предпосылки для трансатлантических расхождений. Эта инициатива -- признак большей открытости и уверенности России в своем вновь обретенном потенциале (она была объявлена в момент экономической эйфории), но вскоре началась война в Грузии. Связь между этими событиями можно толковать различным образом.

Согласно одной из интерпретаций, война убила инициативу при рождении. Это было испытание, уготованное для президента Дмитрия Медведева его силовыми ведомствами, решившими покончить с предпринятой им попыткой открытости. Еще одна интерпретация никак не связывает эти два события: инициатива остается жизнеспособной, и война даже подтверждает ее насущную необходимость. Согласно третьей интерпретации, инициатива и война тесно связаны друг с другом, и указывает на то, что Россия не отказалась от использования силы при необходимости для достижения своих территориальных задач.

Кажется, что Россия занимается больше тактикой, чем стратегией, и неубедительна в своей долгосрочной ориентации, особенно касающейся системы альянсов. В годы правления Путина для определения своей международной позиции Кремль использовал идею «особости», но не справился с задачей продвигать ее за счет привлечения своей обычной сферы влияния. Парадоксальным образом такое позиционирование ведет к ориентации на США по мере того, как Россия восстанавливает свое влияние. Реагирование России на американскую политику в собственной сфере влияния способствовало постепенному ужесточению отношений, хотя при администрации Буша США были склонны не принимать ее в расчет как силу. И действительно, согласно еще одной интерпретации российской политики, в ее сердцевине лежит антиамериканизм, подтвержденный Владимиром Путиным в его речи в Мюнхене в 2007 году.

Но при любом толковании развитие отношений НАТО с Россией зависит от российско-американских отношений. Они сформировались во время «холодной войны» и не имеют сколько-нибудь серьезного значения в экономическом плане, но со стратегической точки зрения являются структурообразующими, учитывая ядерный диалог между этими странами. Ядерное оружие -- фундамент всех двусторонних переговоров и решающая часть стратегического самосознания России, поскольку Москва считает, что значительная доля ее международной легитимности зависит от ядерного потенциала. В этом корни российского парадокса: Россия сформировала откровенно антиамериканское сознание, при этом она систематически стремится заручиться знаками признания от Вашингтона. Роль ее ядерного арсенала -- наследия «холодной войны» -- задает узкие рамки российско-американским отношениям, а тем самым и отношениям между НАТО и Россией. Эти последние по-прежнему несут на себе глубокий отпечаток духа «холодной войны», хотя обе стороны полностью осознают смену парадигмы глобальной безопасности.

Подспудная подозрительность России подпитывается страхом перед окружением и глубоким переживанием стратегического поражения. Запад сталкивается с проблемами понимания намерений России. С точки зрения альянсов, эти намерения часто сводятся к попытке организовать архитектуру европейской безопасности вокруг диалога НАТО -- ОДКБ. При этом преследуется цель не восстановить защитный приграничный слой (задача ныне невозможная), а найти некую форму нейтрализации, особенно в отношении Украины.

В более общем смысле Россия, по-видимому, выбрала одиночество. Она считает, что в нынешнем контексте ее выживание и развитие гарантированы ядерной автономией и энергетическим потенциалом, и ни то, ни другое не обязывает ее вступать в партнерства. С этой точки зрения, фундаментальная стратегическая задача носит оборонный характер: сохранить территориальную целостность Российской Федерации и предотвратить создание баз НАТО в зонах ее «привилегированных интересов».

Треугольник США-Европа-Россия в центре мировой безопасности

Будущие отношения между НАТО и Россией равным образом зависят от эволюции обеих сторон. В конце «холодной войны» альянс оказался способен сменить свою задачу территориальной обороны на осуществление миссий на стратегическом удалении. В то же время он расширился за счет Центральной и Восточной Европы. Восемь лет Североатлантический пакт ведет войну в Афганистане, который находится за пределами его зоны ответственности. Он сталкивается с оперативно-тактическими трудностями и неустойчивостью внутренней афганской политики. В подобных условиях в случае неудачи под вопрос ставится военный и политический потенциал НАТО, стабилизация того, что сейчас называют АфПак (Афганистан--Пакистан), а также будущее альянса.

Россия по-прежнему занимает консервативную позицию. После распада Югославии она считает, что существует дуга кризиса, простирающаяся от Балкан до Филиппин, которая включает различные формы радикального исламизма. Тому вниманию, которое Россия уделяет Афганистану, можно дать несколько разных объяснений. В той мере, в которой она стремится выйти за рамки вечных дебатов о европейской безопасности и НАТО, российские ведомства безопасности солидарны с западными коллегами в отношении повышенного внимания к АфПаку и -- с некоторыми примечательными нюансами -- к Ирану. Обоим этим «театрам» как местам развертывания драматических событий Москва уделяет особое внимание. Кроме того, Россия мыслит как региональная держава, изо всех сил стремясь избежать дестабилизации западного фланга Афганистана, особенно в странах, где она пользуется некоторым влиянием. Наконец, тяжелые воспоминания, вынесенные из собственной кампании в Афганистане, заставляют ее пристальнее следить за событиями. Это не только собственный военный опыт, но и убежденность в том, что в Афганистане задействованы новые формы конфликта. Как и любая военная держава, желающая принимать участие в международных делах, Россия не может просто игнорировать тактические и стратегические уроки асимметричного конфликта между западными вооруженными силами и талибами.

Приход к власти администрации Барака Обамы -- действительно, поворотный момент для России, поскольку новый президент не ограничивает двусторонние отношения вопросами НАТО или противоракетных систем, а помещает их в более глобальный контекст. В рамках ведомств безопасности США были выработаны многочисленные рекомендации по новому подходу к «русскому вопросу». Несколько тяжеловесов внешнеполитической мысли, таких, как Збигнев Бжезинский, существенно изменили свои взгляды на Россию. Бжезинский, прежде выступавший за «расстыковку» России и Украины, считает теперь, что Россия не является врагом альянса, даже несмотря на то, что до сих пор испытывает к НАТО враждебность. Он призывает поменять свое «программное обеспечение» и установить стратегические диалоги с Китаем, Индией и Ираном, чтобы превратиться в центр относительно гибкой сети безопасности. Для этого Бжезинский предлагает укреплять сотрудничество с Россией и проявлять больше осмотрительности в отношении Украины и Грузии, а также рекомендует взаимодействие между НАТО и ОДКБ.

Такой подход имплицитно ведет НАТО и Россию к необходимости совместно решать уравнение со многими неизвестными, каковым представляется проблема китайско-российских отношений. Многочисленные аналитики ожидают китайско-российского сближения, которое способно привести и к военному альянсу. На Западе масштаб китайско-российского сближения оценивается по-разному. В России китайская карта часто разыгрывается главным образом с тем, чтобы воздействовать на отношения с Западом.

При наличии этих фундаментальных базовых тенденций можно спросить, не подвергают ли себя европейские члены НАТО маргинализации? Они отчасти зависят от транзита через российскую территорию в плане военно-технического снабжения, оставаясь при этом очень ограниченными в средствах переброски самих войск. Иными словами, отношения НАТО и Азии стали одним из важнейших компонентов стабилизации Центральной Азии в широком смысле. Их влияние косвенно ощущается и на Ближнем Востоке, особенно учитывая сложность российско-израильских отношений, усилий России по оживлению арабской политики и НАТО -- по входу в этот регион. Еще один регион, о котором часто забывают, но имеющий решающее значение, -- это Арктика, на которой со временем могут сказаться отношения Североатлантического блока и России, учитывая, что там хранится 15% мировых запасов углеводородов. В зависимости от того, как будут развиваться эти отношения, данный регион станет предметом конфронтации либо реального сотрудничества.

***

Растущий список ключевых площадок развертывания событий (Европа, Кавказ, Центральная Азия, Дальний Восток, Ближний Восток и Арктика) и общие для них проблемы (распространение ядерного оружия, разоружение, энергетическая безопасность, продажа вооружений) явно демонстрируют нынешний глобальный характер отношений НАТО и России.

При проецировании этих отношений за пределы традиционного треугольника они теряют свой центральный характер, но превращаются в незаменимую часть непрямого подхода на нескольких направлениях и по нескольким общим для них проблемам. Европейцы должны учитывать это при любом рассмотрении стратегий доступа к различным оперативно-тактическим зонам, если не хотят подвергаться риску стремительной маргинализации. Для Запада перебрасывать силы в Евразию, не учитывая интересы России, -- геополитический нонсенс. Для России геополитическим нонсенсом было бы рассчитывать на уход США. Для Запада «русский вопрос» превращается в глобальный. Для России Евразия становится более вестернизированной. Обе стороны сталкиваются с общей проблемой -- как подготовиться к выходу на большую арену новых международных игроков.

Тома ГОМАР,

директор Центра по изучению России и республик бывшего СССР при Французском институте международных отношений в Париже и редактор цифрового периодического издания на трех языках Russie.Nei.Visions.

Полностью статья будет опубликована в журнале «Россия в глобальной политике».