Главная, гастрольная часть фестиваля NET открылась «Палатой номер шесть» из знаменитого берлинского «Дойчес-театра», не раз приезжавшего в Россию, в частности со спектаклями Михаэля Тальхаймера. На этот раз, в соответствии с концепцией staging abroad (подразумевающей, что нынешний Новый европейский театр представлен режиссерами, работающими за рубежом), в Москву привезли постановку Димитра Гочева, болгарина старшего поколения, много лет ставящего в Германии. До того работ Гочева в Москве не видели, хотя слухов о его интеллектуальной режиссуре было много. К тому же три года назад его «Иванова» из берлинского же «Фольксбюне» обещали привезти на фестиваль «Ивановых» в Театре наций, но тогда из-за проблем с пожарными службами так и не довезли.

Новый Чехов Гочева, как и не доехавший до нас прошлый раз, строится вокруг отличного актера -- Самуэля Финци, болгарского еврея, играющего по Европе на всех возможных языках, а в Москве часть роли так свободно проведшего по-русски, что все потом спрашивали, что это за талантливый, но неизвестный русский эмигрант. Три года назад в «Иванове» Финци должен был сыграть заглавного героя, теперь его роль -- доктор уездной психиатрической лечебницы Рагин.

Для этой постановки Гочев использовал любопытный, хоть и не совсем новый ход: спектакль его собран, как из осколков, из чеховских фраз, относящихся к разным произведениям. «Палата №6» -- только рамка. Вернее, так: текст повести служит для спектакля зачином и финалом, и содержание спектакля тоже определяется чеховским раскладом: усталый психиатр Рагин и пятеро душевнобольных, постепенно меняющих отношение героя к миру, а вместе с тем ввергающих его самого в состояние, похожее на душевную болезнь. Но сам текст спектакля -- это специальным образом, очень кропотливо, буквально по фразам собранная Гочевым нарезка из произведений Чехова. Поскольку герои -- безумцы, то разговоры их выглядят не слишком связно, скорее они собраны по тематическому принципу и полны повторяющихся мотивов. Один из героев (вероятно, это и есть больной Громов, так повлиявший на Рагина) --философствует о свободе, счастье и будущей жизни (например, тут есть самые знаменитые монологи из «Трех сестер»), другой, помоложе, ведет мрачные протестные речи о горе и притеснениях, пожилой разглагольствует о всяких пустяках вроде средств от облысения. Есть и две женщины: юная «невеста», разгуливающая в фате, присвоила многочисленные чеховские монологи о любви, а «актриса» постарше соединяет в себе кокетливых и витальных Аркадину и Раневскую и без конца спрашивает: «Ты больше не сделаешь пиф-паф?». Рассказчиком и одновременно сторожем Никитой тут оказывается пожилая дама в голубом девичьем платьице и с нарумяненными щеками.

Прием Гочева выглядит весьма формально: фестивальная публика, знающая Чехова наизусть, легко в него включается, но быстро начинает скучать, поскольку действие большую часть спектакля никуда не движется. Только на пустой сцене хорошие немецкие актеры наперебой с безумным видом выкликают обрывки чеховских текстов. Смысловое и эмоциональное движение спектакля начинается ближе к финалу, когда всерьез вступает Финци -- очкастый интеллигент Рагин, постепенно впадающий из вялого уныния в экзальтацию. В его потухших глазах зажигается безумие, губы кривятся, и следить за ним последние минуты, пока тетка Никита не констатирует смерть доктора, оказывается интересно. Но для двухчасового спектакля этого маловато.

Подобного рода формальные экзерсисы вполне приняты в европейской театральной практике. В частности, немецкий зритель, любящий интеллектуальные схемы, с уважением и интересом будет следить за спектаклем-интровертом без всякого действия, требующем от публики подготовленности (поскольку, если не знать, откуда что взялось в этой «Палате номер шесть», то она вообще покажется лишенной смысла), но не требующей эмоционального включения. Европейский зритель любит думать и понимать, в этом для него есть особое удовольствие. Про нашего зрителя этого не скажешь, он любит, чтобы его заинтересовали, он хочет чувствовать, иначе обиженный уходит из театра. Но на «Палате номер шесть» массового исхода зрителей, которого можно было бы ожидать, не произошло. Это значит, что фестиваль Нового европейского театра вырастил в Москве своего нового европейского зрителя. Чему нельзя не радоваться независимо от того, насколько убедительным кажется спектакль Димитра Гочева.