На петербургской премьере «Перемирия» со Светланой ПРОСКУРИНОЙ встретился наш корреспондент Антон САЗОНОВ, чтобы узнать у режиссера, что она думает о России, как относится к реакции публики и что вкладывает в понятие «авторское кино».

-- «Перемирие» в вашей достаточно обширной фильмографии едва ли не первая картина, которая выходит в нормальный прокат. Не боитесь проката?

-- Вы не учитываете того, что я снимала до перестройки, в Советском Союзе. Мой фильм «Детская площадка» в СССР посмотрело 17 млн человек. Я вообще никогда это не упоминаю. Почему? В первую очередь потому, что я тогда еще не услышала себя -- какая я, что меня интересует. Когда я снимала «Площадку», я еще не была Светланой Проскуриной. Хотя многие мне и говорят, что это кино очень похоже на меня. Потом одну мою картину купил прокатчик из Амстердама. Арендовал для нее специальный зал и крутил в течение двух лет только мой «Случайный вальс». Несмотря на понесенные убытки, он был совершенно доволен. Прокатная судьба фильма никак не связана с искусством кино. Зритель и прокат -- одна сторона жизни фильма, искусство кино -- совершенно другая. И когда мое кино выходит в прокат, если оно, конечно, выходит, я его отпускаю, не вмешиваюсь в его взаимоотношения со зрителем. Как правило, мои мысли в это время занимает уже следующая постановка. Если у меня есть профессиональная энергия и накопилось что сказать, меня просто обязана занимать следующая картина. Я совершенно искренне убеждена: когда режиссер закончил картину, он обязан перестать о ней разговаривать.

-- Если вы не думаете о зрителях, то и реакция публики для вас не важна?

-- Само собой, важна. Просто это не предмет моих рассуждений, дум и помыслов. И вообще думать, как отреагируют на мои фильмы, не предмет моего интереса. Поэтому я даже не читаю прессу, вообще никакую. Мне нужно думать лишь о следующей картине.

-- У вас репутация фестивального режиссера. Сейчас чиновники пытаются найти определение авторского или фестивального кино. А у вас оно есть? Как бы вы охарактеризовали свое кино?

-- Лично для меня классификация ничего не стоит. И я не люблю, когда кто-то начинает определять жанр картины. Ведь мир такой сложный, парадоксальный, и в нем сейчас особенно все вместе соединено: одномоментные страхи и отчаяния, радости и надежды, что всякая жанровая природа меркнет. Мы же не в античном мире живем, где все было ясно и где существовала точная знаковая система. Мир совершенно переменился, поэтому очень смешно в наши дни тащить из античности их жанровые определения -- драму, трагедию или комедию.

Что касается авторского кино, я абсолютно убеждена, что любое кино авторское. Какого бы уровня дарования картина ни была, за ней всегда стоит фигура автора. И кино, как никакое другое искусство, всегда выдает суть этого автора. Если в зал кинотеатра приходит внимательный и насмотренный человек, то он уже на титрах поймет, с кем имеет дело: по видеоряду, по музыке, по ритму, по выбранному шрифту.

-- Даже в продюсерском кино?

-- Автор не может быть продюсером и наоборот. Автором может быть только тот, кто имеет особую авторскую энергию. Если режиссер не способен ничего сделать, то, естественно, продюсер садится за монтажный стол или выходит на площадку, но ему тогда не надо называться продюсером. И нужно держать ответ за режиссера. Но я вас уверяю, ни один продюсер не захочет пройти путь, который каждый раз проходит режиссер: со всеми муками по поводу собственных несовершенств, с отчаянием, испытываемым порой на площадке, с вечным отсутствием денег. Энергия денег гораздо более легкая, чем энергия искусства.

-- Какой смысл заложен в названии фильма «Перемирие» -- с кем или чем?

-- Ни с кем и ни с чем. Перемирие -- избыток мира. Мы получили такой мир, в котором мы очень свободны в передвижении. Сейчас многие могут позволить себе накопить денег и отправиться куда угодно, хоть охотиться на слонов в Конго. И они наверняка ничего не будут знать ни о слонах, ни о местности, в которую приехали. Но они почему-то туда прутся. И им кажется, что это занятно. Как говорит персонаж Сергея Шнурова: «Событий много, впечатлений не хватает». Мы не в состоянии освоить мир, который мы получили и по которому мы несемся столь стремительно -- с Интернетом, путешествиями и бесконечными передвижениями. Перемирие -- избыток мира, который мы не в состоянии освоить.

Название фильма можно интерпретировать по-разному. По этой причине оно и подходит так точно к фильму. Кроме избытка мира есть и его нехватка. Русские всегда находятся между войнами. Русский мужчина всегда готов к тому, что ему придется воевать или косить от армии. И то и другое одинаково плохо, потому что отсутствует ясность существования, нет свободного полета. Поэтому мы всегда находимся внутри войны -- не с Чечней и Афганистаном, так с родителями или друзьями. Перманентное состояние войны для русского народа, и так уставшего от войн, становится обыденностью. Наше перемирие зыбко и не дает передышки.

-- История, рассказанная в фильме, вневременная или про здесь и сейчас?

-- Никогда не снимаю кино про здесь и сейчас. Меня вообще не интересуют социальные подробности и реальная жизнь. Все мои персонажи придуманы и своенравно художественно освоены. Если хотите, мое кино -- мистический реализм. Для меня сакральность гораздо важнее реальности.

-- Иван Добронравов, который сыграл главного героя, снимался у Звягинцева в «Возвращении». Насколько его прошлое имело для вас значение?

-- Для меня это была неприятная подробность. Такая серьезная роль. Мне показалось, что у Звягинцева он достаточно себя проявил. Я сомневалась, способен ли он сыграть что-то новое, кроме того, что Иван всем уже показал при помощи своих актерских, психофизических или, может быть, даже просто человеческих навыков. Мне очень мешало, что он снимался в «Возвращении». Очень. Но потом, когда мы с ним стали ближе общаться, я поняла, что он свободный, отважный и открытый ко всему. Он сильно повзрослел с тех пор. С ним оказалось легко начинать с чистого листа.

-- У отечественных фильмов обычно чудовищно безвкусные постеры. У вас минималистичный, такой, какой надо. Вы в его создании принимали участие?

-- Когда снимаю кино, стараюсь контролировать буквально все. От начала и до самого конца все решения проходят только через меня -- от выбора кофе, который пьет команда, до утверждения шрифта на постере. Я вмешиваюсь во все, во что только позволяют силы вмешиваться.

-- Об экранизации чего-нибудь когда-нибудь задумывались? Может, вам что-то из современной прозы нравится?

-- Нет, я думала только об экранизации классики. Хотела поставить «Анну Каренину». Более того, у меня на руках имелся сценарий под названием «Живой труп», но, увы, с постановкой не сложилось по всем позициям. В истории об Анне Карениной меня больше всего волновала фигура Каренина -- поразительная по всем меркам. Чтобы сэкономить на костюмах и декорациях, я даже была готова перенести действие в наши дни. Но я понимаю, теперь тема закрыта. Если книгу недавно экранизировали, то теперь придется лет двадцать ждать, чтобы снова вернуться к Толстому.

-- Россия для вас просто место, где можно жить, или страна с предназначением, с особой судьбой?

-- Россия -- моя родина. Мне все здесь ясно и мило моему сердцу. При этом и отвратительно одновременно. Здесь живут мои родители. Мне здесь повсюду одинаково хорошо, неважно где -- в городе или деревне. Россия -- мощная вещь. Я здесь все про всех понимаю -- стоит только посмотреть на человека и сразу становится все про него ясно, что он ел на завтрак или как он ведет себя с женой. А на Западе по внешнему виду человека ничего определенного сказать невозможно. Я очень много ездила по миру, долго жила во Франции и Италии, но быстро про себя поняла: кроме как в России, я нигде больше не хочу жить.