Большой театр откроет сезон заранее впечатляющей премьерой -- знаменитый французский балетмейстер Анжелен Прельжокаж ставит спектакль, в котором будут участвовать одновременно и его собственная труппа (Национальный хореографический центр Экс-ан-Прованса), и труппа Большого. О том, что это будет за балет, Анжелена ПРЕЛЬЖОКАЖА расспрашивала на репетициях Варвара ВЯЗОВКИНА.

-- В процессе постановки название вашего балета «Апокалипсис» сменилось на Creation-2010. Курс тоже изменился?

-- Курс тот же -- эмоции, связанные с чтением Апокалипсиса. В спектакле не будет иллюстраций новозаветной книги, нет и идеи конца света. Для меня важны размышления о нашем времени и обществе. Текст -- это танец, но мне нужен был до-текст, некий эмоциональный предлог. Тело может сказать многое, что невозможно выразить голосом или словами, и если бы я мог передать словами то, о чем хочу рассказать, я предпочел бы написать книгу.

-- Ваш «Парк», что идет в Парижской опере, явно навеян Версалем, духом его парка. А русский театр ассоциируется у вас с Апокалипсисом?

-- «Парк» в изрядной степени парижский спектакль. А что касается Creation-2010, я совсем не хочу сказать, что русские стоят на краю апокалипсиса. Апокалипсис -- революционный текст, написанный в конце I века н.э., и все стихи, где говорится о Вавилоне, это закамуфлированный разговор о Римской империи. Книга, на мой взгляд, призывает привести Римскую империю к гибели, свергнуть великую блудницу-Вавилон -- это и есть история революций (французской 1789 и русской 1917 годов) с их агрессией, насилием и кровью. Апокалипсис -- довольно агрессивный текст, ничего общего с Евангелием не имеющий.

-- Кому принадлежит идея совместного участия в спектакле ваших танцовщиков, специализирующихся на исполнении современной хореографии, и академически выученных артистов Большого?

-- Все получилось спонтанно. Когда я был в Москве для переговоров по переносу готового спектакля (сначала предполагалось, что в Большом появится копия «Белоснежки» Прельжокажа. -- В.В.) и увидел московских артистов, то был потрясен. И сразу предложил сделать для них что-то новое. У меня часто предоставляется возможность работать с другими танцовщиками, а вот у моих ребят -- нет. Вот я и решил, что такое знакомство пойдет всем на пользу.

-- Чем вам так понравились наши артисты?

-- Своей жизненной силой -- это достаточно редкое качество. Я бы сказал, необходимостью существования.

-- Большой театр не первый академический театр на вашем пути. Вы ставили спектакли в Парижской опере, Ла Скала... В чем разница работы в такого рода труппах и в собственной?

-- В больших труппах другой ритм работы. Важной частью нашего проекта было пребывание ваших артистов в Экс-ан-Провансе, а французам было важно приехать сюда и увидеть, как работают здесь. Это достаточно увлекательный эксперимент для обеих сторон. Не знаю, каким окажется конечный пункт, но сама дорога замечательная.

-- Что для вас первично -- тема или музыка?

-- Я начинаю всегда с идеи, с хореографического материала, музыку подбираю потом. Сейчас Лорану (композитор спектакля Лоран Гарье, отец французской электроники. -- В.В.) я посылаю свои наметки, мы перезваниваемся, пробуем разную музыкальную фактуру. Мне хочется, чтобы атмосфера была близка определенному эпизоду.

-- На репетициях один и тот же танцевальный фрагмент репетируется под абсолютно разную музыку -- это ваш постоянный метод?

-- Да, это позволяет мне точнее объяснять композитору, чего я хочу. К тому же тела танцовщиков должны «усесться» в идее и привыкнуть двигаться независимо от музыкального сопровождения. Если сразу дать финальную музыку, то все рискует застыть и никуда не двигаться.

-- Как вы познакомились с художником Субодх Гуптой?

-- Я очень дружу с его галеристкой. Познакомившись с Гуптой, я открыл для себя его творчество. Когда же начал думать об «Апокалипсисе», то понял, что именно он тот человек, который сможет замечательно соответствовать этой теме. Это будет его первая работа для театра.

-- Ваши спектакли всегда оставляют сильное впечатление. В российском танце ваш балет «Ромео и Джульетта» породил множество подражаний. Как вы относитесь к эпигонам?

-- Я очень взволнован этой новостью, первый раз слышу. Я обожаю, когда меня копируют. Если такое происходит, значит, нашли что-то интересное. Когда неинтересно, вряд ли будут ссылаться.

-- В свою очередь вы находились под влиянием русской культуры.

-- Как только у меня появилась своя труппа, я довольно быстро попал под влияние «Русских балетов». Дягилевская модель стала для меня образцом труппы, вечно ищущей и навсегда связанной с литературой, живописью, дизайном. Мне ведь всегда хотелось «потереть» танец с другими видами искусств. Только там, у Дягилева, могли попросить оформить спектакль какого-то неизвестного человека по имени Пикассо. Или поймать прохожего молодого музыканта Стравинского, чтобы заказать ему музыку. Меня смешит, когда «Русские балеты» представляют сегодня классикой -- они всегда были авангардом. В чистом виде театр современного танца.

-- Вы сами приглашаете дебютантов?

-- Я много занимался с начинающими, но не хочу отказывать себе в удовольствии работать с теми, кем давно восхищаюсь. Двадцать лет назад я впервые работал в большой труппе, Лионской опере, ставил «Ромео и Джульетту». И вот там вдруг почувствовал себя независимым кинематографистом, которого пригласили в Голливуд и сказали: «Ну, все, выбирай, кого хочешь». В своей труппе я тогда толком декорацию не мог оплатить. Я был фанатом художника Энки Билаля, написал ему, что, мол, я начинающий хореограф, ставлю «Ромео и Джульетту», и объяснил, как вижу эту историю и почему мне нужен был он. Он ответил согласием: «Ладно, я вас не знаю, но то, что вы говорите, понятно; значит, оформлять спектакль должен я». С тех пор мы дружим.

-- Сколько лет жизни вы отводите своим спектаклям?

-- Во-первых, все они записываются, в любой момент их можно восстановить. Во-вторых, я ставлю на чужие деньги, и раз люди вложились в меня, спектакли должны остаться. А записываются они еще и потому, чтобы сохранилась память танца. Танец страдает амнезией, а наделить танец памятью -- значит, удалить его от варварских начал.

-- После «Ромео и Джульетты», «Видения розы», «Благовещения» за вами закрепилась репутация эпатирующего художника...

-- Это меня пугает. Значит, я должен сделать здесь что-то очень сильное!