На эти июльские дни приходится 70-летний юбилей одного из самых неоднозначных событий современной истории Литвы. 14 июля 1940 года прошли выборы в Народный сейм, явка на которых превысила 95%. Избранный тогда состав парламента официально попросил СССР принять Литву в свои ряды. До этого -- 15 июня 1940 года -- сначала в Литву, а через два дня в Латвию и Эстонию вошла Красная армия. Дать оценку происходившему тогда газета «Время новостей» попросила заведующего отделом истории ХХ века Института истории Литвы 57-летнего Чесловаса ЛАУРИНАВИЧЮСА.

-- Какой представляется вам логика событий, предшествовавших событиям лета 1940 года?

-- Что бы мы ни говорили, но события, связанные с присоединением стран Балтии к СССР, были связаны с началом второй мировой войны, где узловым был пакт Молотова--Риббентропа от 1939 года. Это стало очевидно после того, как развеялся туман по поводу тайных протоколов, согласно которым Сталин получил от Гитлера согласие действовать в отношении Прибалтики по своему усмотрению. Одним из результатов начавшейся войны и разгрома Польши стало занятие Красной армией Вильнюса. И сразу же Сталин сделал хитроумный ход -- предложил Литве вернуть Вильнюс при условии создания на ее территории военных баз и введения 20-тысячного воинского контингента сроком на 15 лет. При этом Сталин договорился с немцами в обмен на Вильнюс отдать им часть территории в районе Сувалкии, которую якобы Москва не сумела удержать под нажимом Германии.

Сталин в глазах литовцев должен был выглядеть хорошим, а немцы -- плохими. Когда немцы узнали о таких играх, Риббентроп (Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел Германии. -- Ред.) через своего посланника в Каунасе потребовал разъяснить литовцам, что на возвращении им Вильнюса настаивала сама Германия, а передача ей части Сувалкии для Берлина не столь уж актуальна. Но прибывшая в Москву на переговоры делегация во главе с министром иностранных дел Юозасом Урбшисом не среагировала на эти разъяснения Берлина и не использовала как козыри в свою защиту. Ее позиция была слабая и уступчивая: говорилось о том, что отношения с Советским Союзом были всегда дружеские, что у Литвы с Россией общая история еще со времен Великого княжества Литовского, поэтому, мол, зачем создавать советские базы в Литве -- мы и так будем с вами дружить.

Напротив, Москва действовала наступательно, кнутом и пряником: внушала, что под ее крылом Литве будет безопасно, что она получает Вильнюсский край, и в то же время давала понять, что выхода у литовцев все равно нет. В конце концов Сталин бесцеремонно прервал Урбшиса: «Вы слишком много доказываете, молодой человек». И 10 октября 1939 года тот подписал договор.

Так что Литва попала «в мешок», не особенно сопротивляясь. Главным аргументом был Вильнюс, отказ от которого при литовском менталитете даже не рассматривался. Правительство хоть и понимало опасность советского военного присутствия, но вынуждено было учитывать общественные настроения эйфории от возвращения древней столицы.

-- А какова была позиция президента Антанаса Сметоны?

-- От позиции правительства она тогда не сильно отличалась. Он, хотя и неохотно, но, как и большинство политиков, принял этот договор. Ситуация была такая, что даже сторонники прогерманской ориентации, видя, что Берлин не возражает, реальной оппозиции союзу с СССР не создали.

Ну а на следующем этапе большое значение имело то, как, получив Вильнюсский край, населенный преимущественно поляками и евреями, Литва стала им управлять. А управляла она им, надо признать, не лучшим образом. Возникли серьезные проблемы, в первую очередь межнационального характера, с которыми литовские власти плохо справлялись, не гнушаясь террора в отношении поляков. Этим они скомпрометировали себя и внутри страны, и за рубежом, особенно в глазах польской эмиграции, англичан и французов.

На Западе поняли, что Литва попала в зону советского влияния. Там осознавали, что пакт Молотова--Риббентропа -- это временное перемирие. А силам, понимавшим опасность нацизма, было важно, на чьей стороне оказалась Прибалтика. Тот факт, что она оказалась на стороне СССР, им стратегически представлялся лучшим вариантом, нежели переход Прибалтики в сферу влияния Гитлера. Неслучайно поэтому британский премьер Уинстон Черчилль в выступлении по радио 1 октября 1939 года фактически оправдал ввод советских сил в Балтию, расценив его как создание линии Восточного фронта против нацистов. Сталин воспользовался благоприятной международной обстановкой -- и не столько в целях безопасности, сколько для демонстрации своих имперских амбиций.

-- В Литве часто спорят о том, надо ли было оказывать вооруженное сопротивление. При этом вспоминают Сметону, который якобы был единственным политиком, призывавшим взяться за оружие. Так ли это?

-- Формально да. Было голосование, в ходе которого президент и еще два члена кабинета выступили против принятия советского ультиматума от 14 июня 1940 года (о вводе еще 12 советских дивизий. -- Ред.). Но ведь Сметона был также и главнокомандующим, который мог отдать приказ сопротивляться, но этого не сделал. Речь шла даже не о физическом сопротивлении, что, наверное, было бы нереально, а о том, что правительство могло заявить о неприятии ультиматума и отъезде в эмиграцию. Тогда бы исчезла почва для спекуляций о добровольном присоединении.

-- Теперь предлагаю поговорить о выборах 14 июля 1940 года. Какую роль тогда сыграли советское давление и настроения населения, в частности, его реакция на диктатуру Сметоны?

-- Реакция населения менялась. Поначалу многие ожидали добрых перемен, пока не начались насаждение нового режима и массовые репрессии. Свобода и законность подвергаются сомнению уже лишь потому, что страна была «на мушке» чужой армии, чьей задачей была советизация Литвы. И тот факт, что к выборам были допущены лишь прокоммунистические «блоки трудового народа», -- четкое тому свидетельство. С первых же дней в стране активно действовал НКВД, подавлявший всякое инакомыслие и политическую оппозицию. Но в то же время разговоры о народовластии на фоне режима Сметоны звучали привлекательно. Потом иллюзии развеялись, но это происходило постепенно, поэтапно. Вскоре выяснилось, что и государственного суверенитета не будет. Но до выборов Москва избегала лозунгов о вступлении Литвы в СССР -- говорилось лишь о национализации, борьбе с коррупцией и т.п.

-- И все же в Американо-Балтийской хартии, подписанной президентами США и трех государств Балтии в январе 1998 года, те события названы более мягким термином «инкорпорация. Почему?

-- Инкорпорация означает «включение в свой состав». Это первая стадия процесса, начинающегося с оккупации. Так что терминологические различия здесь принципиального значения не имеют. При оценке событий в исторической ретроспективе важно иметь в виду следующее: введение армии в военное время в Литву, можно считать, было неизбежным, а вот аннексия, инкорпорация в иную политическую систему -- это уже совершенно иной, имперский процесс, и он не может быть оправдан.

-- Верховный Совет СССР еще в 1989 году дал моральную и правовую оценку пакту Молотова--Риббентропа, причем достаточно жесткую и объективную. Почему же вопрос о ней поднимается вновь и вновь?

-- А потому что тема, связанная с событиями 1939--1940 годов, -- целое «минное поле». К примеру, передача литовцам Вильнюса -- это неоднозначное событие с международной точки зрения. А из восстановившей независимость Литвы зазвучали претензии России по поводу «оккупационного долга». Литовцы требуют от России заплатить 80 млрд литов (30 млрд долл. -- Ред.)! Пардон, а что дальше? Кому тогда платить за Вильнюс, за Клайпеду, отвоеванные у Германии? Историю нельзя политизировать, в ней редко бывает только белое и черное. История требует тщательного и внимательного к себе отношения, и от нашего ума и совести зависит, как мы способны в ней разобраться.

Наш Институт истории Литвы давно и успешно сотрудничает с московским Институтом всеобщей истории РАН во главе с академиком Александром Чубарьяном. Один из серьезных результатов этого взаимодействия -- издание в 2006 году первого тома документов «СССР и Литва в годы второй мировой войны». Сейчас мы работаем над вторым томом. Встречаемся на семинарах, конференциях -- и не зря: понимаем друг друга, договариваемся.