Сегодня, 10 августа, президент Ингушетии Юнус-Бек Евкуров, который едва не погиб во время покушения, совершенного на него полтора месяца назад, покидает больничную палату. 22 июня на пути следования президентского кортежа смертник подорвал себя вместе с машиной, начиненной большим количеством взрывчатки. Врачи, которые реанимировали г-на Евкурова, всерьез сомневались в том, что он выживет. Но уже через месяц президент Ингушетии пошел на поправку и обратился к жителям республики с письменным обращением. А теперь после короткого реабилитационного курса он возвратится в рабочий кабинет. Накануне выписки исполняющий обязанности президента на время его отсутствия премьер-министр Ингушетии Рашид ГАЙСАНОВ рассказал обозревателю «Времени новостей» Ивану СУХОВУ о том, что изменилось в республике за время работы евкуровской команды, и о том, что команда доложит лидеру о своей работе в его отсутствие.

-- Что изменилось в Ингушетии с момента утверждения Юнус-Бека Евкурова в должности 31 октября прошлого года?

-- Может быть, это чересчур нахально сказано, но изменился подход высшего руководства республики. Не сочтите это камнем в чей-то огород. И в общественно-политической, и в криминогенной, и в социально-экономической ситуации есть изменения. Новый президент сразу начал диалог с теми, кого при Мурате Магомедовиче Зязикове называли оппозицией. Президент повел диалог со всеми, провел съезд ингушского народа. Власть стала более открытой. Возможно, главной целью было возвращение доверия народа к власти. Для этого с людьми надо разговаривать. И после покушения наметился явный крен (я не могу это пока назвать переломом) в осуждении незаконных вооруженных формирований основной массой населения. Цена оказалась очень высока -- здоровье президента. Но такой положительный момент есть, и мы стараемся наращивать усилия, чтобы сохранить достигнутое. 11 октября нам предстоят первые выборы в органы местного самоуправления. Мы требуем от политических партий, чтобы при формировании своих списков кандидатов в органы местного самоуправления они обязательно задействовали представителей разных фамилий, разных религиозных течений, разных национальностей. Чтобы были представлены женщины и молодежь. Чтобы люди были авторитетные, чтобы их знали не только в собственной семье, но хотя бы в нескольких кварталах. Чтобы это были действительно достойные люди, которые будут не просто налево и направо кидать финансы своего бедного села. Обо всем этом мы разговариваем с населением. Продолжает работать прямая телефонная линия, проводятся ежемесячные телепередачи от первого лица республики.

-- Сейчас вы записываете эти передачи?

-- Да, последнюю проводил уже я. Чтобы у людей не возникло ощущения вакуума власти. И если первоначально оно было, сейчас эта тема закрылась.

-- А ездить по районам, как Евкуров, продолжаете?

-- Ездить по районам особо не получается, прямо скажем. У нас с Юнус-Беком Баматгиреевичем несколько разный стиль работы. К тому же я исполняю обязанности премьер-министра и руковожу «Единой Россией» -- работы на самом деле много. Свою главную задачу, с тех пор как я пришел на должность председателя правительства (г-н Евкуров представил кандидатуру г-на Гайсанова парламенту 14 ноября 2008 года. -- Ред.), я вижу в том, чтобы выстроить систему власти. К сожалению, в нашей ингушской действительности в предыдущие годы (я был министром и при Зязикове) отсутствовала система власти. Как бы есть министр, но он не решает вопросов. Зато их мог решать его заместитель, который имел доступ к первому лицу. Либо вообще какой-нибудь водитель или охранник -- они решают вопросы, а отдувается министр. И главную задачу я вижу в выстраивании нормальной системы власти, когда есть председатель правительства, есть заместитель председателя, есть министры, и каждый уровень работает с последующим уровнем, а не через голову. Нельзя сказать, что система полностью отстроена. Безусловно, нет. Тем не менее в критический момент после покушения на президента система, которую мы устанавливали, нас не подвела.

-- Кадровые перестановки коснулись не всех ведомств. Можно ли добиться каких-то серьезных сдвигов в ситуации практически с той же командой, о которой даже многие действующие сотрудники среднего и низшего звена говорят, что большинство руководителей некомпетентны?

-- Кадровая работа будет продолжаться. Кадровая политика состоит из постоянных перемещений. Речь идет не только о заменах, но и о повышении квалификации кадров, которые есть.

-- Не началось ли после покушения на президента возрождение коррупционной системы, которая была частично подавлена Евкуровым, и нет ли давления старой команды на его назначенцев? Тем более что вы один из них.

-- Что касается коррупции, я думаю, что она и не прекращалась. Коррупция, как мы знаем, непобедима. Но ее можно как-то загнать в угол. Этим мы и занимаемся. Нет, нельзя сказать, что после 22 июня все дружно сошли с ума и начали грести под себя все, что можно и нельзя.

-- Слишком бросился в глаза пример с оправданием бывшего министра спорта, процесс по обвинению которого в коррупции при Евкурове стал первой «показательной поркой».

-- К сожалению, качество работы судебных органов оставляет желать лучшего. Судебная система у нас как бы независимая, но иногда получается, что она независима и от закона. Это общероссийская беда, но у нас она очень выпуклая.

-- Касается ли эта беда только судебной системы или правоохранительных органов в целом, в том числе прокуратуры и МВД Ингушетии?

-- Это касается практически всех органов в большей или меньшей степени.

-- Оппозиционеры считают, что Евкурову и его команде в стабилизации ситуации мешают силовые ведомства. Так ли это?

-- Конечно же, нет. Наоборот, хорошая работа силовых ведомств позволила стабилизировать ситуацию. Когда я докладывал президенту и председателю правительства России, я назвал криминогенную ситуацию сложной, но контролируемой. Скажем, в последние десять дней не было ни одного нападения на представителей правоохранительных органов. Десять дней нет смертей. Конечно, никто ни в одном уголке земного шара не застрахован в наше время от терактов. Ни в стране нашей, ни в республике. Но все-таки положительный результат есть, его нельзя отвергать. Говорить о том, что Евкурову мешают правоохранительные органы, -- лукавство.

-- Я имею в виду создание определенного давления на общественность в связи с такими «издержками» оперативной работы, как похищения, пытки и даже убийства, о чем много говорилось под конец правления Мурата Магомедовича Зязикова.

-- То, о чем говорилось под конец правления Мурата Магомедовича, сегодня крайне единичные случаи. По каждому из них проводится разбирательство. Говорить о том, что это система, безусловно, нельзя. Наоборот. Очень много сил и Юнус-Бек Баматгиреевич приложил именно для того, чтобы все было в правовом поле.

-- Прокуратура Ингушетии за полугодие показала рост количества посягательств на жизнь сотрудников милиции по сравнению с аналогичным периодом прошлого года -- с 69 до 86 случаев. На вид это явное ухудшение.

-- На вид ухудшение. Но вспомните 2007-й год: была жуткая волна преступности, в том числе показательные убийства русского населения. В 2008 году волна продолжалась. Мы понимаем, что эту волну, которая существует несколько лет, одномоментно сбить невозможно. И у нас есть основания предполагать, что если бы не активизация правоохранительных органов Ингушетии, а также Чечни в районе административной границы наших субъектов, мы бы имели гораздо худшую ситуацию. Ежедневный, ежечасный террор со стороны представителей незаконных вооруженных формирований. Но работа была начата в мае и сегодня продолжается. И хотя она не завершена, реальный серьезный удар по боевикам нанесен. А диалог власти с народом выбивает у них почву из-под ног. Я не могу сказать, что это их агония: наверное, рано о таких вещах говорить. Тем не менее власть уже работает на опережение. Да, с теми, кого никакими уговорами не вернешь к мирной жизни, наверное, будут работать соответствующие службы. Но наша задача исключить предпосылки пополнения рядов боевиков. Чтобы молодые люди увидели перспективу в нормальной жизни. Чтобы не уходили в лес. И мы здесь тоже достигаем определенных успехов.

-- Есть ли примеры возвращения молодых людей из леса?

-- Есть несколько.

-- А такие, чтобы переходили на службу в органы правопорядка?

-- Нет, таких нет. Они, я думаю, и не нужны. У нас не такая ситуация, как была в Чеченской Республике десять лет назад.

-- Как население воспринимает сотрудничество правоохранительных органов Чечни и Ингушетии в приграничной зоне? Не ощущается ли со стороны чеченцев давления?

-- Со стороны чеченцев давления нет. Население по-разному относится к этому. В народе главная цель -- сохранить республику, самостоятельный статус. У людей есть такая боязнь, что могут опять, как в 1934 году, взять и пристегнуть Ингушетию к Чечне. И какие-то происходящие действия, события, высказывания сразу накладываются на историческую память. Но чеченская милиция действует в горно-лесистой местности, а не в городах и селах. И дело не в ее работе, а в том, что вокруг этого накручивается. Те люди, которых вы называете оппозицией, находятся в перманентной оппозиции ко всему. В том числе к здравому смыслу. Они накручивают эту ситуацию для извлечения политических дивидендов. Эти крики, как мы с вами понимаем, не работают на стабилизацию. Получается, что у людей, которые призывают прекратить совместные мероприятия с чеченцами, те же самые цели, что и у незаконных вооруженных формирований. Это, естественно, наводит на мысль, что, может быть, они какое-то легальное крыло этих формирований? Но это работа для спецслужб.

-- Объединение Чечни и Ингушетии исключено?

-- Исключено. Не может быть вообще никаких разговоров про объединение.

-- Не могут ли муниципальные выборы в октябре активизировать вопрос о территориальных претензиях Чечни к Ингушетии по поводу Сунженского и Малгобекского районов?

-- Абсолютно никаких претензий быть не может.

-- Идет ли межправительственное сотрудничество с Чечней по картам муниципалитетов?

-- Все уже нарисовано, и у них, и у нас. Выборы у нас с ними в один день -- 11 октября.

-- Довольно большая часть оппозиции вовлечена президентом в институты власти, но другая ее часть сохраняет активность. Чем вы это объясняете?

-- Вероятно, их личной непорядочностью.

-- Видите ли вы в оппозиции фактор нестабильности? Если нет, почему не позволяете им на митинги собираться? Не проще ли позволить выпустить пар?

-- Вы знаете, тех, что вовлечены во власть, вовлекал Юнус-Бек Баматгиреевич Евкуров, и, наверное, мы подождем пока, будем разбираться с ними дополнительно. Непонятен смысл некоторых предложений со стороны оппозиции. У них было желание 6 августа провести митинг (протеста против незаконных действий силовых структур и памяти убитой правозащитницы Натальи Эстемировой. -- Ред.). Кто инициатор митинга? Житель Северной Осетии (родственник убитого при неясных обстоятельствах молодого человека, этнический ингуш Мершхи Албаков. -- Ред.) и две чеченки (общественные активистки из Грозного. -- Ред.)

-- Ну, это известное лукавство, насчет жителя Северной Осетии. Он ингуш.

-- Тем не менее. Если он ингуш, прописан в Северной Осетии и действительно болеет за что-то, почему бы ему не провести митинг в Северной Осетии по поводу прав беженцев-ингушей? (Имеются в виду жители Пригородного района Северной Осетии, вынужденно покинувшие его после осетино-ингушского конфликта 1992 года. -- Ред.) А чеченки, которые приехали, могут в Чечне провести митинг -- ради бога. Что касается Натальи Эстемировой, я уже выражал соболезнования ее родным. Это действительно вызывающее убийство. Но оно не должно становиться поводом для дестабилизации в Ингушетии.

-- Не будет ли проблема Пригородного района актуализирована муниципальными выборами?

-- Проблема Пригородного района была, есть и будет. На сегодняшний день речь о том, что те ингуши, которые жили в Пригородном районе, должны иметь право свободно вернуться и жить в своих домах. Но это только одна часть вопроса. Ингушское население Пригородного района, которое сегодня там проживает, не интегрировано ни в социальную, ни в политическую, ни в экономическую жизнь Северной Осетии. Они работают в основном в Ингушетии, при нашей безработице. Надо налаживать отношения между двумя регионами одной страны и между двумя народами. Ингушское население, которое там сегодня уже есть и которое еще будет, должно интегрироваться: учиться в школах, работать в органах местного самоуправления, в правоохранительных органах. И не только в Пригородном районе, а и в том же Владикавказе. Да, есть отдельные случаи интеграции, но скорее «для галочки». Пока это первые робкие попытки. Мы понимаем, это непростой процесс. Но двигаться в этом направлении надо. К сожалению, есть такая тенденция: как только начинают налаживаться отношения, тут же происходит один эксцесс, второй, третий, и ситуация отбрасывается назад.

-- А кто провоцирует?

-- Я полагаю, те, кто не хочет налаживания отношений.

-- Такое впечатление, что они есть по обе стороны административной границы. Мне кажется, что в течение довольно долгих лет реальная проблема Пригородного района была своего рода знаменем для некоторых ингушских чиновников, которым они прикрывали свою общую некомпетентность.

-- Ну, наверное, не для чиновников, а для некоторой части общественных и политических деятелей. Сказать, что все, кто эту проблему поднимает, сплошь негодяи, тоже нельзя. Это острая проблема для всех. Просто есть реальные решаемые вопросы, а есть нереальные вещи.

-- Выборы 11 октября окончательно закрепят границы муниципалитетов. Не сочтет ли часть ингушского общества, которому Пригородный район действительно очень важен, что избрание муниципалитетов -- это окончательный отказ от территориальных претензий и предательство со стороны республиканской власти?

-- Такая часть общества есть, но законы-то уже приняты. На самом деле выборы нужны. Ингушскому народу издревле присуще самоуправление. Было самоуправление в родах, было в селах. Было самоуправление на уровне всего народа -- так называемый народный суд «мехк кхел», который собирался и решал вопросы войны и мира. Не было князей, чем многие гордятся, потому что все были равны. При этом на сегодняшний день, когда это местное самоуправление существует по всей стране, у нас его нет. С 1993 года в республике нет никаких советов, кроме парламента, который работает с 1994-го. Но вопросы местного значения должны решаться на местном уровне. Авторитаризм, назовем его так, президентской власти, правительства усложняет нашу же работу, когда вопросы местной власти не решаются на месте. Ты приезжаешь на работу, а там стоят люди с вопросами, которые должны решаться в селе или районе. Но в силу разных причин не решаются. Одна из причин -- главе администрации важно, чтобы президент и правительство были о нем хорошего мнения. У него нет стимула для того, чтобы понравиться своим жителям. А ситуация должна быть прямо противоположная. К тому же люди, хорошо работающие на местах, например, молодежь, которая там будет представлена, смогут и должны пойти дальше, в парламент республики, в органы исполнительной власти. Паника, слухи и мнения, что есть опасность для существования республики, будут рассеяны закреплением муниципалитетов. Может быть, я сейчас крамолу скажу: страхов будет меньше по проводу республики. Завтра придет кто-то на место президента: сегодня Евкуров, завтра кто-то другой. И скажет: «Елки-палки, давайте действительно с кем-то объединяться». И тонко, исподволь начнет эту работу проводить. Мы знаем, как это было в 1934 году. В конце концов проблемы, которые в республике существуют, надоедают и федеральному центру -- что республика никак не может их сама решить. Но, во-первых, проблемы надо решать, и подспорьем будут органы местного самоуправления. А во-вторых, в органах местного самоуправления будут люди, которые тому же президенту, тому же председателю правительства скажут: «Нет, это наша республика, мы ее создавали, и кто бы что ни хотел, мы ее сохраним». Это будет народное представительство, здесь не будет возможности для проявления волюнтаризма.

-- У людей есть понимание этого или приходится в каждое село ехать и объяснять?

-- Приходится объяснять. Отсутствие на протяжении 16 лет органов местного самоуправления привело к тому, что население считает: «Все равно как президент решит, так и будет». Никто не ставит под сомнение президентскую вертикаль. Как в целом по стране, так и внутри субъекта. Конечно, она должна быть -- разброд и шатание приводят к анархии, мы это проходили. Но должна быть и обратная связь. Вспомните, какое сильное было земство в Российской империи в XIX веке. Я считаю, что развитое местное самоуправление как раз присуще нашему народу -- не только ингушскому, но российскому народу в целом.

-- Всеми этими вещами удастся увлечь молодежь, которая с симпатией смотрит в сторону леса? Как, по-вашему, те, кто в лесу, за идею воюют? Или просто потому, что им здесь живется плохо?

-- Я думаю, есть и те, и другие, и третьи. Есть и идейные, и те, кому плохо живется, часто это совмещается. А есть и наемники. Насколько они наемники, сложно сказать, но есть граждане других государств. Было несколько человек, которые даже не мусульмане. В любом случае, мы должны людям показать перспективу. Если речь идет о том, что ты хочешь молиться как-то по-другому, не так, как я, например, -- ради бога. Только большая просьба: мне тоже не запрещай молиться так, как я хочу. Это первое. Второе -- эти набившие оскомину фразы про безработицу. Здесь безработица была и в советские годы. Но радикализма не было. Правоохранительные органы лучше работали, и идеологическая работа велась. Страна и ситуация была совсем другая. Естественно, проблему безработицы нужно решать. Но если внимательно проанализировать, становится понятно, что невозможно на территории Республики Ингушетия создать столько рабочих мест, чтобы трудоустроить всех наших безработных. Да, мы утверждаем федеральную программу развития региона, развиваем различные отрасли, приняли масштабную программу по малому бизнесу с финансированием почти 100 млн руб. в этом году. Но на территории республики всех не займешь.

-- А есть подсчет, сколько в Ингушетии лишних рабочих рук в год?

-- Это десятки тысяч человек. В нашей стране есть трудоизбыточные регионы. Это Дагестан, Чечня, Ингушетия. Здесь высокий уровень рождаемости, низкий уровень занятости. И, следовательно, чересчур высокая безработица. Но есть регионы, где не хватает рабочей силы. Если там предложить рабочих на выбор -- китайцы или ингуши, я думаю, что лучше все же ингуши. Тот же менталитет, та же страна.

-- Тем более что в некоторых регионах уже есть достаточно обширные ингушские общины.

-- Да, мы сейчас выстраиваем такую модель: в тех субъектах федерации, где есть общины (не применяю специально слово «диаспоры»), решаем вопрос по кандидатурам представителей. На них будет завязано межрегиональное сотрудничество, в том числе экономическое. У нас со Свердловской областью есть пилотный проект по переезду туда на жительство 100 семей. Это в основном молодые семьи, у них там будет жилье, работа. Но в то же время они смогут поддерживать связь с республикой через представительство, которое будет им помогать. Чтобы, например, тот же радикальный ислам не пустил бы там корни, нам надо будет отслеживать эту ситуацию. Представительства будут работать и с министерством экономики Ингушетии, и с министерством культуры, и с министерством образования, чтобы уехавшие не забывали свой язык и традиции.

-- Не получится ли, что свердловчане не обрадуются их появлению?

-- Это наша работа. Это молодые люди, за ними нужен глаз да глаз. Но это люди вменяемые. Огромное количество ингушей живет на просторах нашей родины, и абсолютное их большинство -- без проблем. Мы хотим, чтобы они не прерывали связь со своим народом. У нас очень хорошие обычаи и традиции. Человек, который их соблюдает, просто-напросто не может поссориться с другим человеком. Мы хотим создать цифровое спутниковое телевидение, чтобы любой ингуш, живущий хоть в Свердловске, хоть в Брянске, хоть в Амстердаме, мог бы смотреть передачи на родном языке. Это тоже идеология. В период глобализации, когда идет весь этот поток западной массовой культуры, появляется очень большое количество людей, которым она не нравится. Чем они ее могут заменить? Тут им «на подмогу» приходит радикальный ислам. Они говорят девушке: надень хиджаб, парню -- отпусти бороду. Теперь ты не такой, как все, вот твоя самоидентификация, теперь все будет отлично. Но ведь на самом деле и это не совсем наше. Точнее, совсем не наше. Здесь нужен третий путь -- возвращение к истокам, возрождение национальной культуры, но на современный лад. Пока нет механизмов реализации этой идеи, но мы находимся на пути их выстраивания. Люди не должны забывать о том, что они ингуши. Конечно, есть такие, кто полностью интегрировался в городскую русскую культуру, но их очень немного. А те, кто отрывается от своих корней и не прибивается к другому берегу, становится подходящим материалом для оболванивания со стороны радикалов. Мы с удивлением и ужасом узнаем, что в некоторых вузах в крупных городах нашей страны среди студентов проповедуется этот самый радикальный ислам. И сейчас мы начинаем противоположную работу.

-- Есть ли у Ингушетии какие-то точки роста, которые помогли бы ей в перспективе избавиться или хотя бы уменьшить уровень своей дотационной зависимости от федерального бюджета?

-- Эти отрасли есть, они на виду. Мы любим строить, у нас есть стройматериалы. «Точка роста» -- строительный комплекс в целом, производство строительных материалов, подготовка кадров, развитие строительных фирм. Это агропромышленный комплекс: у нас неплохой климат, база для пищевой и перерабатывающей промышленности. Это нефтяная отрасль -- все-таки здесь есть потенциал, пусть и не тот, что был 30--40 лет назад. Есть ряд других отраслей поменьше. Но, кроме того, мы в нашей республике, не сочтите за глупость или наглость, производим человеческий ресурс. В Российской Федерации численность населения снижалась в 1990-е годы, и сейчас снижается, хотя темпы и изменились с началом национального проекта. А в Ингушетии есть молодежь. Рабочие руки. Защитники родины. Да, эта молодежь потенциально может свернуть на неправильный путь, но нам надо направить ее по правильному. Сделать так, чтобы у ребенка была бы парта. Чтобы он окончил школу и пошел в вуз либо в профессиональное училище. Получил образование и нашел себе применение в любом конце земного шара -- желательно, конечно, в Российской Федерации. Вот оно, место Ингушетии во всероссийском разделении труда. Из проблемы мы можем сделать нашу молодежь преимуществом республики.

-- По статистическим данным, Ингушетия лидирует по безработице и плетется в хвосте по валовому региональному продукту, по дотационности, по бюджетной обеспеченности. А когда приезжаешь сюда, видишь огромную экономическую энергию населения, большое строительство. Ощущение цветения порой контрастирует со статистическими данными.

-- Дотационность бывает не только бюджетная. Да, в плане бюджетной дотационности мы впереди всех субъектов. Но, например: в нашей школе вырастает ребенок. Он становится хорошим специалистом, заканчивает вуз. Часто, не найдя себе применения, он уезжает либо из страны, либо в другой субъект федерации. И свои знания, энергию, свой генетический потенциал он реализует в другом месте. А республика теряет хорошего специалиста. Мы должны соотнести стоимость каждого полученного бюджетного рубля с человеческим потенциалом, который отдаем.

-- Но все-таки как существующие статистические данные соотносятся с новостройками Магаса и Назрани?

-- Во-первых, республика состоит не только из Магаса и Назрани. Во-вторых, есть менталитет. Ингуш хочет построить большой дом, чтобы в нем прошли и свадьба, и похороны. Часто бывает так, что первое мероприятие, которое в этом доме проходит, это его похороны, потому что пока строил -- надорвался. Экономически такие дома часто нецелесообразны, хотя бы с учетом цены энергоносителей и платы за газ. Но это менталитет. Поезжайте в наши горы, посмотрите на старые родовые башни. Таких высоких башен нет ни в Чечне, ни в Осетии, ни в Грузии, только у нас. Нам обязательно надо, чтобы дом был высокий и большой. Наше самоназвание переводится как «строители башен». Ну и, кроме того, у нас же два источника поступления средств -- бюджет и, безусловно, наши общины в других регионах и диаспора в других странах. Мы сейчас хотим их возможности переключить хотя бы частично на создание производства в республике. Живет, скажем, наш местный небольшой буржуй в Москве, кормит свою семью и еще несколько десятков человек. Мы ему говорим: создай здесь предприятие, цех какой-нибудь. Мы тебе субсидируем процентную ставку, поможем с земельным участком. И те, кого ты вынужден ежемесячно дотировать, смогут зарабатывать. Республике -- налоги и новые рабочие места, тебе -- меньше заботы. Мы эти предложения будем осенью обсуждать на нашем инвестиционном форуме.

-- Готовы ли сдать дела президенту Евкурову, который возвращается к работе?

-- У меня есть выбор?

-- Может быть, что-то вас беспокоит, остались какие-то неисполненные поручения?

-- После этого чудовищного теракта 22 июня президент Ингушетии был просто выключен. Несколько недель его не было. Сейчас-то мы хоть по телефону разговариваем. Ситуация была достаточно сложная, мало кто ожидал, что ситуацию мы удержим. Потом, когда люди это поняли, все выстроилось, как надо. Считаю, что и я, и люди, которые со мной работают, при огромной поддержке федерального центра эту ситуацию удержали. Даже более того, мне кажется, мы смогли частично ее улучшить. В связи с волной, которая прошла в народе после покушения, доверие к власти, пусть дорогой ценой, но увеличилось. Мы этим доверием воспользовались, чтобы дальше стабилизировать ситуацию. Криминогенная обстановка улучшилась. Правительство России приняло решение о выделении средств на программу социально-экономического развития Ингушетии на будущий год. По ряду других позиций, по которым шли переговоры с федеральными органами власти, за это время сделаны серьезные подвижки. Мне кажется, что когда президент вернется на свое рабочее место, нам будет что ему сказать. Безусловно, сделано не все. Но будем дальше работать.

-- Самому вам после 22 июня не страшно здесь жить и ездить по этим дорогам?

-- Аллах велик. Сколько суждено прожить, столько я и проживу -- может быть, до завтрашнего дня, может быть, еще 30 лет. В части охраны первых лиц республики приняты меры. Президент Российской Федерации поручил усилить меры безопасности. Ненужный риск, в общем-то, отсутствует.

-- Облегчение почувствуете, когда вернется президент и снова возьмет на себя всю ответственность за то, что здесь происходит?

-- Я думаю, да. Эмоциональную и психологическую нагрузку я почувствовал сразу после того, как президент был выведен из строя. Организм молодой, выдержал. Но с возвращением президента, конечно, будет легче. Это сложная, тяжелая работа. Надо или забыть обо всем, чтобы идти на нее, или быть крайне непорядочным человеком, чтобы на нее стремиться. Такой работы врагу не пожелаешь.