Рассказывают, что год назад такой вечер Людмилы Петрушевской уже был в театре Елены Камбуровой. И тогда, и сейчас его жанр был заявлен как кабаре, и тогда, и сейчас в его программе было по паре всякой твари, к которой приложила руку разнообразно талантливая Петрушевская: мультфильмы, шляпы, куклы, стихи, песни. В общем, малая форма, а не известная всем проза и драматургия. Только нынешний вечер был приурочен к выходу в издательстве «Амфора» книги «Парадоски», из которой Петрушевская время от времени читала коротенькие стихи, и в памяти сразу застревали строчки, похожие на афоризмы: «тропинка -- это созданная волей народа кривая дорога», «дети праведника будут награждены его продолжительной старостью», «и только от немощных остаются мощи».

Все началось с того, что показали похожий на оживший комикс мультфильм «Беседы К. Иванова», который Петрушевская нарисовала на домашнем компьютере, важно названном «Студия ручного труда». Тут Ленин, стоя на собственном мавзолее, кричал вниз, в толпу демонстрантов, что-то про батон, протечку и Аллу Борисовну в духе кухонных реплик с картин Ильи Кабакова. А потом героиня вечера с режиссерской гордостью рассказывала, что у ее студентов-аниматоров фраза лже-Ленина «Правильной дорогой идете, товарищи! Шутка» уже стала поговоркой.

Петрушевская хотела, чтобы было похоже на настоящее кабаре -- не то концерт, не то театр, не то цирк. Выходила в летучей накидке, сетчатых перчатках без пальцев и широкополой шляпке с цветами, на сцене поставила вешалку с еще одной шляпой, обозначив театральную костюмерную, а ее пятеро музыкантов являлись в виде клоунов, один даже с размалеванным лицом и шариком на носу. Бог знает, получилось ли таким образом кабаре -- наверное, нет, для этого в театре Камбуровой слишком глубокий темный зал, скрывающий зрителей, а кабаре требует прямого контакта, к тому же здесь кажется слишком немолодая и почтительная публика, стыдящаяся громко хохотать и притопывать в такт. А хохотать и притопывать хотелось ужасно, потому что, как выяснилось, Петрушевская -- настоящая клоунесса и ее накидки и шляпки отсылают не к каким-нибудь мирискусникам с дамами серебряного века, а прямиком к Тулуз-Лотреку с его насмешливыми и немного печальными кабаретными дивами.

Она пела не просто песни, а заезженные шлягеры, к каждому из которых сама сочинила новый текст, иногда возникший из попыток сделать новый перевод. Пела, лихо переходя с французского, немецкого или польского на русский, «Шанз Элизе», «Жизнь в розовом свете», «Утомленное солнце» и «Лили Марлен», пела надрывную «Мурку», предупредив: «Один куплет -- перевод с польского, а остальное...» -- и махнула рукой. Запомнилась строчка: «Теперь его мобильный стал для меня могилой». Потом рассказала, что как-то ей пришлось петь в богатом клубе и сонные посетители, услышав первые такты «Мурки», вдруг оживились и закачались в такт. Пела то каким-то странным несовременным дребезжащим тембром, будто с пластинки 30-х годов, то вдруг мощным разливом, покрывая голосом зал поверх микрофона. Пела, безупречно держа ритм, с оттяжечкой выдавая танго, лихо отбивая синкопы и почти притопывая в такт -- видно было, что ей и правда впору танцевать. После концерта Елена Камбурова сказала, что теперь видит, что это настоящее пение, а не просто так.

Слова иностранных шлягеров, вдруг ставших русскими песнями, хотелось записать, чтобы тоже их петь потом, хоть на кухне. От «Шанз Элизе» в памяти почему-то остался обрывок «хоть президент, хоть конь в пальто...» и впечатление, что это звучало уместно. Из заводной «Чаттануги» -- «Трали-вали, выпьем в баре, все путем!» и «А вот и Чаттануга, и там стоит подруга!». Для песни «В Кейптаунском порту», которая уже имеет четыре русских текста, не говоря о первоисточниках на идише и английском, Петрушевская сочинила еще один смешной вариант про старушку и ментов, где события развиваются весьма кроваво: «Старушка не спеша достала пэпэша». И теперь Псою Короленко в его «Шлягер века», где он соединил все варианты «Бай мир бисту шейн», придется включить и этот вариант монолога старушки: «Я ветеран войны,/ я снайпер, мне придется вас убрать».

В этом вечере было чудесное ощущение домашнего концерта, в первую очередь оттого, что и пение, и чтение Петрушевской выглядело не работой, а удовольствием для себя и для других. Было видно, что ей важны глаза, в которых симпатия и радость, что ей не наплевать, что она волнуется и, сбиваясь, смешно тушуется, а потом выруливает так весело, что получается еще лучше.

Да, на сцене Петрушевская действительно выглядела лотрековской клоунессой -- едкой и наивной, смешной и сентиментальной, и рядом с ней традиционная клоунада музыкантов казалась грубоватой и ненужной. В Петрушевской-актрисе как-то удивительно сочетались залихватскость с беззащитностью. Бешеный драйв, который был в ее песнях, с трогательной, почти стыдливо бормочущей интонацией стихов и «парадосок». Но самым поразительным было впечатление, совсем не связанное со сценой: просто понимание, что ты встретил человека, которого так распирает творческая энергия во всех возможных видах, что концерт -- лишь слабая возможность выпустить пар и не взорваться, а всего мы не сможем ни увидеть, ни понять, ни просоответствовать. Невозможно и представить, что вообще-то в мае Петрушевской будет 70 лет.

В финале, вытащив из шкатулки перчаточную куклу-цыганку и простодушно поведав, что «сделала ее только сегодня», Петрушевская запела свой вариант «Разноцветных кибиток». Отпев, хотела побыстрее скользнуть в боковую дверь, но Камбурова, знающая, как должен вести себя профессиональный актер, буквально вытолкнула ее бисировать. И Петрушевская снова запела, все больше заводясь и приплясывая: «Наша воля -- в поле ветер, все при нас!»