Гражданская война в России, война всех против всех, отличалась невиданным массовым террором. Ожесточение, социально-классовая ненависть достигли апогея и вылились во взаимное физическое истребление. По степени жестокости ни красные, провозгласившие в сентябре 1918 года легальный террор, ни белые, ни зеленые, воевавшие на два фронта, не уступали друг другу. В результате только от репрессий (убийства и казни, совершенные помимо военных действий) в те годы погибло около полутора миллионов человек.

В течение нескольких лет террор стал главным фактором жизни людей по всей стране, что и определило советскую историю на многие десятилетия вперед.



Кто первый?

Кто же первым начал террор? Вопрос, который продолжает оставаться дискуссионным. Ведь считается, что те, кто отвечал, практически ни за что ответственности уже не несут -- они всего лишь защищались. Именно поэтому в советской историографии неоспоримым считался тезис Ленина о том, что красный террор был не более чем ответом на действия противников большевиков. При этом Ленин подчеркивал, что «те репрессивные меры, которые вынуждены применять рабочие и крестьяне для подавления сопротивления эксплуататоров, не идут ни в какое сравнение с ужасами белого террора контрреволюции». Белым сразу припоминали расстрел юнкерами 300 безоружных людей в дни октябрьских боев в Москве (история, не получившая однозначного подтверждения) -- именно с этого, по мнению советских историков, начался масштабный террор.

Но у белых и их защитников другая версия. Они утверждали, что белый террор начался из-за того, что, захватив власть, большевики лишили оппозицию возможности легальной политической борьбы. Если бы кадеты уже в ноябре 1917 года не были объявлены «врагами народа», если бы Учредительное собрание не было распущено -- никаких террористических методов не потребовалось бы.

У каждого своя правда. Но кто бы ни был зачинщиком, террор стал главным фактором жизни людей по всей стране на долгое время.

Двойники

Открещиваясь от сомнительной чести называться родоначальниками массового террора, и белые, и красные игнорировали главное: в годы Гражданской войны их методы были поразительно схожими. Сама необходимость террора не ставилась под сомнение ни теми, ни другими.

Узнав, например, что II съезд Советов отменил смертную казнь, Ленин был возмущен: «Вздор... Как это можно совершить революцию без расстрелов!»

«В плен не брать. Чем больше террора, тем больше победы», -- по сути вторил ему один из первых белых вождей генерал Корнилов.

Не давали покоя лавры «русского Марата» председателю петроградской организации РКП(б) Григорию Зиновьеву: «Чтобы успешно бороться с нашими врагами, мы должны иметь собственный, социалистический гуманизм. Мы должны завоевать на нашу сторону девяносто из ста миллионов жителей России под Советской властью. Что же касается остальных, нам нечего им сказать. Они должны быть уничтожены». Ненамного отставал в своих призывах верховный правитель адмирал Колчак: «Рабочих арестовывать запрещаю, а приказываю расстреливать или вешать».

В конечном итоге смысл красного террора разъяснил один из руководителей ВЧК Мартин Лацис, обращаясь к своим сотрудникам: «Первым долгом вы должны спросить задержанного, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Все эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого». А член эсеровского правительства Поволжья Иван Брушвит уточнял для своих: «Власть будет арестовывать за убеждения, за те убеждения, которые ведут к преступлениям».

Эту схожесть красных и белых в отношении террора точно подметил Борис Савинков. Сам в прошлом известный террорист, он назвал, казалось, непримиримых антиподов двойниками.

"Орган беспощадной расправы"

Очевидно, что террор начался задолго до постановления СНК от 5 сентября 1918 года о его официальном введении большевиками. Почти за год до этого, через несколько недель после прихода к власти, они сразу объявили кадетов (членов самой крупной либеральной партии России) «врагами народа». В начале декабря 1917 года Троцкий грозил либералам: «Вам следует знать, что не позднее чем через месяц террор примет очень сильные формы по примеру великих французских революционеров. Врагов наших будет ждать гильотина, а не только тюрьма». Когда пьяные матросы в ночь с 6 на 7 января 1918 года растерзали депутатов Учредительного собрания кадетов Федора Кокошкина и Алексея Шингарева, Ленин осудил этот акт. Но, видимо, главным образом из-за того, что он не был санкционирован властями. Вождь большевиков считал террор делом не частных лиц, а всей государственной машины.

В феврале 1918 года в Крыму было расстреляно несколько сот офицеров, не успевших даже взяться за оружие в борьбе с большевиками. Их вина заключалась в том, что они были офицерами царской армии, то есть классовыми врагами. Классовый подход очень скоро возобладает и в советском правосудии.

Одним из первых и самых зловещих эпизодов Гражданской войны стали действия Иосифа Сталина в Царицыне. Фактически провалив оборону города от белых, будущий вождь свалил всю вину на военспецов из бывших офицеров царской армии, перешедших на сторону большевиков. Их согнали на баржу, которую перевезли на середину Волги. В ночь с 21 на 22 августа все «заговорщики» были расстреляны. На этом репрессии не закончились: похоронная команда чекистов не успевала закапывать трупы. Возможно, именно в Царицыне Сталин освоил прием, который он успешно будет применять на протяжении тридцати лет своей власти, -- сваливать вину за собственные неудачи на мнимых врагов и расправляться с ними как можно более жестоко, поддерживая атмосферу страха.

Верным помощником и исполнителем этой политики станет созданная 20 декабря 1917 года ВЧК. «Орган беспощадной расправы» -- так называли ее отнюдь не противники. Именно такое определение «чрезвычайки» звучит в одном из постановлений ЦК партии большевиков. Фактически ВЧК превратилась в самостоятельный орган власти, неподконтрольной никому, кроме самой себя. В этом отношении Дзержинский и его подчиненные стали достойными наследниками царской охранки. Та еще в конце XIX века получила право на внесудебное преследование по политическим преступлениям.

Созданная в декабре 1917 года, ВЧК развивалась очень высокими темпами. На 28 августа 1918 года насчитывалось 38 губернских и 75 уездных ЧК, а к концу года было уже 365 уездных ЧК, а еще через два, в 1920 году, -- 86 областных и республиканских ЧК, а также 508 уездных.

Служба в ВЧК была ко всему прочему еще и высокооплачиваемой. В феврале 1918 года член коллеги получал 500 руб., что равнялось зарплате наркома, рядовой чекист -- 400 руб. Для сравнения: красноармеец в это же время мог рассчитывать не более чем на 250 руб. Такое соотношение сохранялось и в последующие годы.

Большевистское государство всячески поощряло деятельность ЧК, чем способствовало формированию вполне определенного, почти сакрального подхода к спецслужбам. «Сейчас все должны стать агентами ЧК», -- заявлял Николай Бухарин.

В борьбе за «социалистическую законность» сама ЧК не была стеснена никакими законами. Безнаказанность чекистов порождала уверенность в собственной безгрешности.

"Больше крови"

Сразу после постановления «О красном терроре» в одном только Петрограде были расстреляны как заложники, по некоторым данным, 765 человек, в том числе 25 бывших царских министров. ЦК РКП(б) требовал от ВЧК: «Расстреливать всех контрреволюционеров... Предоставить районам право самостоятельно расстреливать... Взять заложников... устроить в районах мелкие концентрационные лагеря... Принять меры, чтобы трупы не попали в нежелательные руки».

Одна из петроградских газет писала в эти дни: «Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! Не стихийную, массовую резню мы им устроим. Мы будем вытаскивать истинных буржуев-толстосумов и их подручных. За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина, за покушение на тов. Зиновьева, за неотмщенную кровь товарищей Володарского, Нахимсона, латышей, матросов пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг -- больше крови».

Всего в эти дни на всей территории, контролируемой большевиками, было расстреляно порядка 6 тыс. человек, еще 15 -- посажено в тюрьмы, около 6,5 тыс. -- в концлагеря, в заложники взяли порядка 14 тыс. человек.

Характерная деталь: с ужесточением красного террора параллельно смягчается наказание уголовникам (им выносят все больше условных приговоров).

6 ноября 1918 года чрезвычайный съезд Советов постановил закончить террор. Однако постановление было всего лишь формальностью. Более того, следующий год стал апофеозом зверств ЧК. В Харькове чекисты применяли скальпирование и «снимание перчаток с кистей рук», в Царицыне «пилили кости», в Полтаве и Кременчуге священников сажали на кол, в Екатеринославе избивали камнями и распинали...

Апогеем террора стала судьба солдат и офицеров армии барона Врангеля, не покинувших вместе со своим командующим Крым. Ленин называл остатки врангелевской армии «источником будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам», но предлагал их не бояться: «возьмем их, распределим, подчиним, переварим». Очень скоро стало ясно, что большевистский вождь вкладывал в эти слова.

После окончательного захвата Крыма всем бывшим солдатам, офицерам, военным чиновникам из белых было предписано явиться на регистрационные пункты. Большинство из них именно так и сделало, полагая, видимо, подобно бывшему врангелевскому министру финансов Барту, что «окончательно победив своих противников, большевики захотят показать себя милостивыми». Милость, однако, была не в большевистских правилах: сам Барт был расстрелян через месяц после регистрации, и его судьбу повторили еще 50 тыс. человек. Севастополь стали называть «городом повешенных».

Пир дикарей

В эти самые месяцы сотни жителей Поволжья стали жертвами уже белого террора. В июне бывшие депутаты Учредительного собрания, в основном эсеры, при поддержке Чехословацкого корпуса взяли Самару. Буквально в тот же день начались убийства. В первый же день новой, «демократической» власти сразу было расстреляно более ста пленных красноармейцев. А потом уже без разбора: среди жертв репрессий оказались и местный рабочий-поэт, и женщина-красногвардейка, и горожанин, повинный лишь в том, что попытался оказать помощь раненому красноармейцу.

Когда через несколько недель была захвачена Казань, свидетель происшедших событий описал их так: «Это был поистине безудержный разгул победителей. Массовые расстрелы не только ответственных советских работников, но и всех, кого подозревали в признании советской власти, производились без суда, -- и трупы валялись по целым дням на улице». Другой очевидец добавляет: «Это было похоже на пир дикарей, справлявших тризну на трупах побежденных».

Когда через несколько месяцев Красная армия будет входить в Поволжье, местные правители отправят два поезда с заключенными в Иркутск. Из 4,5 тыс. человек до места назначения доберутся лишь 725.

А за год пребывания эсеров у власти на севере страны из 400 тыс. человек населения через архангельскую тюрьму пройдут порядка 38 тыс., 8 тыс. из них будут расстреляны.

На другом конце страны, в Сибири, пришедший в ноябре 1918 года к власти адмирал Колчак не преминул восстановить каторгу, а также и другие нормы царского уголовного права. Для лиц, причастных к «большевистскому бунту», предусматривались, впрочем, довольно мягкие меры наказания: ссылка и лишение «политических прав» на срок не более пяти лет. Такая мягкость, впрочем, не распространялась на боевые действия. «Гражданская война должна быть беспощадной, -- говорил верховный правитель России. -- Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас».

У другого лидера Белого движения, генерала Антона Деникина, был свой аналог ВЧК -- так называемая «государственная стража». В ней служило порядка 78 тыс. человек, при том что вся Добровольческая армия насчитывала 109 тыс. Всех обвиняемых в сочувствии советской власти отправляли в военно-полевые суды, славившиеся жестокостью приговоров. Так же, как и большевики, деникинцы не знали пощады к врагам. Рассказывали, например, как одного комиссара сожгли заживо, распевая «Боже, царя храни».

Отличились белые и еврейскими погромами. Несмотря на то что после Октябрьской революции 1917 года в рядах Добровольческой армии, выступавшей против большевиков, были и евреи, с конца 1918 года в Белом движении стали открыто проявляться антисемитские настроения. Прокламация армии Колчака просто призывала русский народ «гнать... вон из России жидовскую комиссарскую сволочь, которая разорила Россию». Погромы также устраивали и красноармейцы, однако их участники подвергались наказанию, и часто даже расстреливались.

Против всех

В середине 70-х годов на советские экраны стали выходить фильмы, в которых у белых и красных оказывался общий враг -- «зеленые бандиты», не желавшие признавать ни одну из форм власти над собой. Картины эти были по крайней мере в одном аспекте исторически корректны. Действительно, «зеленые» были общим врагом. Только это были чаще всего не бандиты, а простой народ. Большинство населения России составляли крестьяне, и они совершенно не собирались ввязываться в бойню за не слишком понятные им идеалы.

Поначалу, издав Декрет о земле, большевики привлекли на свою сторону большую часть крестьянства. Правда, объявив себя партией рабочего класса, они рассматривали крестьян как отсталое сословие. Когда советская власть попыталась реквизировать хлеб и скот, по всей Центральной России разгорелись крестьянские восстания. Большевики посылали для их усмирения карателей. Это были Части особого назначения (ЧОНы), укомплектованные в основном коммунистами, и специальные продотряды из рабочих, не особенно разборчивых в способах борьбы с восставшими.

Численность продотрядов постоянно росла: в октябре 1918 года в них состояло 23 201 человек штатного состава, а в декабре 1920-го -- уже 62 043.

В результате «активной самообороны» крестьян около 20 тыс. из них были убиты.

Уже летом 1918 года по всей стране шла полномасштабная Гражданская война. И это была война всех против всех. Крестьяне убивали представителей любой власти, посягнувших на их землю или результаты труда. Жертвами крестьянских восстаний становились то красные комиссары, то белые офицеры. При этом «крестьянский террор» был не менее жестоким, чем красный или белый.

Дело уже не ограничивалось пусканием красного петуха, как в 1917 году. Жертвами армий Симона Петлюры и Нестора Махно (начинавших как социалисты, а превратившихся в итоге в обычных бандитов) стали порядка 50 тыс. человек.

Слово и дело большевиков

В годы Гражданской войны впервые в русской истории была официально объявлена политика своего рода социального геноцида.

11 сентября 1918 года в «Правде» была дана краткая и исчерпывающая характеристика этой политики: «Красный террор -- система уничтожения буржуазии как класса». Характеризуя отличие красного террора от белого, Зиновьев с предельной откровенностью заявил: «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы».

Человека отныне определяли не поступки, а социальный статус. У такого подхода были двоякие последствия. С одной стороны, отныне по сути любого могли объявить преступником только за то, что ему не посчастливилось родиться в рабоче-крестьянской семье. С другой -- допущенный в «новый мир» человек был свободен от моральных норм и догм, по крайней мере в отношении врагов этого мира.

Причем класс, к которому принадлежал человек, определялся на самом деле не происхождением, а верностью партии большевиков и ее вождям. Во всяком случае, рабочие, оказавшиеся недовольными новой властью и поднимавшие против нее восстания, с легкостью записывались в «мелкобуржуазные элементы». Яркий пример тому -- события марта 1919 года на Путиловском заводе, колыбели революции. К бастовавшим рабочим приехал Ленин, но был освистан. Через несколько часов на завод вошли вооруженные отряды ВЧК, 200 руководителей забастовки были тут же расстреляны, многие отправлены в концлагеря. Когда слово вождей переставало действовать, за дело бралась ЧК.

Большевики совершенно не стеснялись своих действий. Одна из чекистских газет называлась «Красный террор», в официальной советской печати печатались списки жертв убийств. Лидеры страны были настолько убеждены в своей правоте, что не считали нужным скрывать собственные преступления. Количество жертв этой «морали» до сих пор не поддается точному исчислению.

Соблазнившиеся убийством

Победив своих противников, большевики еще долгое время вели себя как подпольщики. «Несмотря на все усилия назойливого секретаря придать каждой встрече торжественный характер заседания Совета министров, -- вспоминал один из современников первые недели работы большевистского Совнаркома, -- невозможно было избавиться от ощущения, что присутствуешь на заседании подпольного революционного комитета». Прошедшие через ссылки, тюрьмы, каторги, привыкшие везде и во всех видеть потенциальных агентов охранки, вчерашние бомбисты и экспроприаторы, большевики, оказавшись у власти, использовали знакомые им по прошлой жизни методы управления.

Их милосердие было вытравлено жестокостью царской жандармерии, идеология заменила религиозную веру, а приход к власти стал подтверждением правильности их «новой религии». Они были слишком ожесточены, чтобы стремиться к примирению. И их ожесточенность не могла не привести к террору.

Жажда мести и властолюбие оказались сильнее даже идеологии. На самом деле они верили исключительно в правоту своих поступков, и именно поэтому так легко, даже не замечая, отрекались от идеологии, если она им мешала.

Отвечая на вопрос: «Оправдывают ли последствия революции ее жертвы?», Троцкий сказал: «С таким же правом можно перед лицом трудностей и горестей личного существования спросить: стоит ли вообще родиться на свет?» Демагогию и цинизм большевики сделали нормой политики. Как еще можно оценить то, что писал Ленин осенью 1920 года по поводу подавления очередного крестьянского выступления: «Прекрасный план! Под видом «зеленых» (мы потом на них свалим) пройдем на 10--20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 за повешенного».

Чтобы смягчить последствия Гражданской войны, стране нужны были многие годы постепенного движения к национальному примирению. И это при наличии доброй воли, а не соблазна возобновить террор, столь удобный для контроля над страной. В итоге у власти оказался Сталин -- человек, соблазнившийся террором.