Сразу после того, как Россия неделю назад признала независимость Южной Осетии и Абхазии, возникла опасность, что принцип территориальной целостности может подвергнуться новым испытаниям. Эта угроза сгустилась после февральского признания частью мирового сообщества независимости Косово. Но признание Абхазии и Южной Осетии актуализировало ее на Кавказе. Где кроме этих двух территорий есть еще Нагорный Карабах, добивающийся независимости от Азербайджана. И что самое неприятное -- целая цепочка сепаратистских движений на российской территории, которые едва не обрушили кавказскую границу в 1990-е, а в 2000-е существуют в своеобразном «энергосберегающем» режиме: о них не слышно не потому, что они исчезли, а потому, что изменились обстоятельства.

Вчера эхо «парада суверенитетов» донеслось из Ингушетии, где похороны убитого владельца оппозиционного сетевого ресурса Магомеда Евлоева превратились в митинг протеста. Митингующие требовали немедленного и адекватного расследования, а в противном случае грозили обратиться «к Европе и Америке» с просьбой о признании отделения Ингушетии от России.

Для Ингушетии стремление оставаться в составе России всегда было важной частью идентичности. В XVIII -- XIX столетиях ингуши существенно раньше своих соседей чеченцев приняли российское подданство, а в 1992 году Ингушетия отделилась от Чечни, с которой была слита в составе Советского Союза в единую автономную республику, -- когда стало ясно, что Чечня взяла курс на независимость. Поэтому появление идеи отделения, пусть и абсолютно гипотетической, в публичном пространстве этого региона едва ли может внушить оптимизм федеральным чиновникам, отвечающим за кавказскую политику. С другой стороны, Ингушетия просто обязана была стать зоной повышенного внимания Москвы, когда Россия начала военную операцию в Грузии, выступив на стороне Южной Осетии. Осетия к северу и югу от хребта -- это единый этнический организм, а Ингушетия -- это в своем роде второй осетинский фронт.

В том же 1992 году между осетинами и ингушами вспыхнул кровавый конфликт из-за земель Пригородного района, отнятых у Чечено-Ингушетии в 1944 году после тотальной депортации ингушей. Сценарий был похож на все подобные конфликты: уличные бои, заложники, обвинения в геноциде, этническая чистка. С тех пор, несмотря на отчеты федеральных миграционных чиновников о все более окончательном урегулировании последствий конфликта, он тлеет вдоль границы двух российских субъектов федерации, разделенных теперь помимо этнической и конфессиональной границы (осетины в большинстве христиане, ингуши -- мусульмане) еще и памятью о Беслане, четвертая годовщина которого случилась как раз вчера. Если кто и забыл о погибших бесланских детях, то только не их родственники. Многие из них сами побывали в заложниках. Ингушей не было слышно и в северокавказском хоре одобрения, сопровождавшем российские усилия в Южной Осетии. Но призыв к отделению -- это явно больше, чем могли ожидать федералы.

Возможно, кого-то успокаивает тот факт, что призыв прозвучал на некоем стихийном митинге, в то время как президент республики Мурат Зязиков спокойно поздравлял учащихся с началом нового учебного года и вводил ограничения на торговлю табаком и спиртным в течение священного месяца Рамадан. «Сегодня, в связи со случившимся, нельзя допустить каких-либо провокационных спекуляций, -- сказал президент Зязиков. -- Совершенно очевидно, что найдутся силы, в том числе за пределами России, которые давно обозначили Ингушетию зоной своих тактических и стратегических интересов и хотят ослабить безопасность на юге нашей страны».

Мурат Зязиков заявил о своей полной открытости для диалога -- это, видимо, следовало трактовать как обещание хотя бы не разгонять траурный митинг ОМОНом, как это было с прежними митингами протеста в республике. Да и в конце концов Магомед Евлоев, тело которого оказалось вчера чем-то вроде знамени, был мусульманином, и возить его по республике дольше захода солнца было бы неэтично. С другой стороны, люди, собравшиеся для похорон, могут и не разойтись -- они уже объявили, что готовы стоять до тех пор, пока действующая в республике власть не будет отправлена в отставку. С точки зрения митингующих, время для диалога упущено, а силой, ослабляющей безопасность на юге нашей страны, как раз и являются действующие ингушские чиновники.

Это настроение не новость, как и его первопричина. Дело в том, что Магомед Евлоев, погибший в милицейской машине или сразу же после того, как покинул ее, в сущности, оказался в положении тех десятков жителей Ингушетии, о которых без устали писал в последние годы его сайт, с лета запрещенный судом за публикацию экстремистских материалов. Московские правозащитники полагают, что в маленькой Ингушетии количество людей, которые вначале были задержаны правоохранительными органами, а затем бесследно исчезли либо были найдены убитыми, составляет не меньше 150 человек (есть и более высокие оценки, однако в данном случае речь идет о задокументированных фактах). Так ведется в Ингушетии борьба против исламистского подполья, которое там, вне всякого сомнения, есть. Оно, к несчастью, только крепнет с каждой новой жертвой антитеррора, к этому подполью непричастной.

Не то чтобы Магомед Евлоев был "невинным ангелом". Его сайт никогда не выступал как правозащитный и не скрывал своей политической направленности, а сам он поддерживал связи со многими известными ингушскими политиками и предпринимателями, пришедшимися не ко двору в Ингушетии, а иногда, как в случае с Михаилом Гуцериевым, и в России. Магомед Евлоев был отставным сотрудником республиканской прокуратуры, который уволился оттуда еще при Руслане Аушеве, стал сначала юристом, а потом, так получилось, общественным деятелем, который критиковал Мурата Зязикова и считал, что тот должен уйти. И вот он прилетел в родную Ингушетию, был задержан для дачи показаний по делу о взрыве дома в Назрани -- и через пару часов умер в больнице от ранения в висок. Председатель думского комитета по безопасности единоросс Владимир Васильев (еще до Мурата Зязикова) намекнул на то, что дестабилизации в Ингушетии хочет «Аль-Каида» -- но не «Аль-Каида» же стреляла в задержанного в милицейской машине ингушского оппозиционера?

Эти намеки, конечно, многое скажут людям, пришедшим на похороны, о перспективах реального расследования убийства. Они считают, что имеют право спросить: почему руководить Ингушетией и дальше должны чиновники, которые никак не могут справиться с этой «Аль-Каидой»? Они знают, что Кремль обычно не меняет своих назначенцев по требованию людей, собравшихся на улице, -- даже если они штурмом возьмут резиденцию президента республики, как это было четыре года назад в Карачаево-Черкесии. Но в отличие от Карачаево-Черкесии, где решение о смене руководителя принял-таки новый президент России Дмитрий Медведев, они, похоже, не хотят ждать годами. Пока оппозицию можно и разогнать. Но это может оказаться дороже, чем прислушаться к ней.