Первое советское правительство, как известно, образовала политическая коалиция: в нее входили большевики и левые эсеры, заявившие о своей особой союзнической позиции в отношении партии Ленина. Но этот союз просуществовал недолго. Первые же решения советской власти по крестьянскому вопросу и во внешней политике привели к резким противоречиям между временными попутчиками. Готовые в любой момент взойти на свою революционную голгофу левые эсеры, отторгнув в душе Брестский мир, стали готовить его срыв. На повестку дня снова был поставлен политический террор, от которого как от метода борьбы они никогда не отрекались. Убийство германского посла графа Вильгельма фон Мирбаха 6 июля 1918 года привело к прямому вооруженному столкновению левых эсеров с большевиками. Восстание, как его квалифицировал Ленин, было подавлено меньше чем за сутки. Июльские события в Москве и одновременные мятежи эсеров в Ярославле и Рыбинске позволили власти перейти к чрезвычайным мерам. Спираль насилия стала раскручиваться. Наступила эра большевистской диктатуры.

Медовый месяц с большевиками

Раскол самой могущественной революционной партии России -- партии эсеров -- начался задолго до революции. Левое крыло в отличие от руководства партии, в частности, поддерживало большевиков еще в вопросе о первой мировой войне, считая, что русский народ не заинтересован в ее продолжении. После Февральской революции расхождения внутри партии только обострились, а на местах и вовсе начался раскол. В Харькове уже в марте 1917 года местная парторганизация объявила о выходе из партии эсеров и создании «партии левых социалистов-революционеров». В августе то же самое произошло и в центральной организации. На очередном съезде партии левые эсеры по всем вопросам разошлись с руководством. И, более того, вовсю вели переговоры с большевиками, а заодно стали издавать собственную газету.

В общем, нет ничего удивительного, что именно военная организация левых эсеров наряду с вооруженными силами большевиков составила ядро Военно-революционного комитета, ответственного за организацию октябрьского восстания. Саму Октябрьскую революцию большевики и эсеры совершали рука об руку. Характерное заявление сделал перед самым началом боев в Москве левый эсер Дмитрий Черепанов: «Хотя я не разделяю программы большевиков, но я умру вместе с вами, потому что я социалист».

В первые месяцы после революции никаких расхождений у союзников не было. Вместе они работали в Совнаркоме, вместе разгоняли Учредительное собрание, вместе начинали первые репрессии. Заместителем Дзержинского в ВЧК стал левый эсер Григорий Закс, и именно он был организатором операции по разгрому партии анархистов, случившемуся 18 апреля 1918 года. По иронии судьбы придуманная им «тактика превентивного удара» (анархистов обвинили фактически лишь в том, что они могут стать угрозой советской власти) в июле была использована против самих левых эсеров.

Точкой, обозначившей кризис в отношениях между революционными партиями, стал Брестский мир. С самого начала «брак» между левыми эсерами и большевиками был в общем-то неравным: все-таки влияние большевиков в новом государстве было несоизмеримо выше. Это особо проявилось при заключении сепаратного мира с Германией, когда Ленин просто не стал обсуждать свою позицию с левоэсеровскими союзниками. В эти напряженные дни левые эсеры в полушутку обсуждали даже возможность смещения Ленина. «Не проще было бы, -- говорил один из левоэсеровских лидеров Прол Прошьян, -- арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать тов. Ленина председателем Совнаркома?»

Тогда левоэсеровским вождям пришлось смириться с происшедшим -- во имя сохранения революционной коалиции. Но разрыв становился делом времени. И он стал совершено неизбежным, когда большевики в рамках политики военного коммунизма начали борьбу с крестьянством.

Популярность эсеров росла. По словам левого эсера Якова Фишмана, к его партии примыкали теперь «все недовольные большевистской политикой, как к единственной оставшейся советской партии».

Левые эсеры работали под якобинцев, даже требовали одно время созыва Конвента. Они нашли и свой, как сегодня сказали бы, бренд. У большевиков им был Максим Горький, у левых эсеров -- Александр Блок, который симпатизировал «романтикам революции» и публиковался в их изданиях.

Противоречия у пока еще союзников накапливались, соперничество между ними росло.

Робеспьеры русской революции

Левые эсеры в отличие от большевиков никогда не отказывались от идеи мировой революции. И верили в нее искренне. Когда-то Мирабо сказал о Робеспьере: «Это опасный человек, он в самом деле верит в то, что говорит». Такими «робеспьерами революции» и были левые эсеры. Их лидер, председатель партии Мария Спиридонова заявляла: «Мы не мыслим себе революции в национальном масштабе... Такая революция все равно бы погибла, не будучи поддержана революцией международной». Второй съезд партии левых эсеров, прошедший в Москве в апреле 1918 года (среди его делегатов в массе своей были молодые люди от 19 до 30 лет с каторжным прошлым и незаконченным высшим образованием) принял решение о применении «интернационального» террора. ЦК партии левых эсеров решил совершить теракты против посла Германии в России Вильгельма фон Мирбаха и командующего немецкими войсками на Украине генерал-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна. Еще раньше возникала идея убить самого императора германского Вильгельма II, и в Берлин тайно даже ездили эмиссары, чтобы прозондировать почву среди немецких социал-демократов (к слову, те были в ужасе), но от этой идеи отказались. (Заметим, что генерал Эйхгорн все же был убит левыми эсерами 30 июля 1918 года.)

Исполнителями теракта против немецкого посла были утверждены заведующий одним из отделов ЧК по борьбе с контрреволюцией Яков Блюмкин и принятый по его рекомендации на работу фотографом умелый изготовитель бомб и подрывник Николай Андреев. Убийство Мирбаха должно было «апеллировать к солидарности германского пролетариата». Левые эсеры надеялись, «поставив правительство перед свершившимся фактом разрыва Брестского договора, добиться от него долгожданной определенности и непримиримости в борьбе за международную революцию».

Если верить Блюмкину, ЦК принял решение о покушении на Мирбаха за 36 часов до убийства. Трудно, правда, представить, что действовали они столь спонтанно. Тем не менее есть основания предполагать, что действия эсеров были достаточно стихийны, рефлекторны и никакой специальной подготовки к восстанию не было. Да и вряд ли убийство Мирбаха должно было стать сигналом именно к началу восстания. Скорее к началу войны с Германией.

В письме, написанном накануне теракта, Блюмкин так объяснял причины своего участия в нем: «Я еврей и не только не отрекаюсь от принадлежности к еврейскому народу, но горжусь этим, хотя одновременно горжусь и своей принадлежностью к российскому народу. Черносотенцы-антисемиты... с начала войны обвиняли евреев в германофильстве и сейчас возлагают на евреев ответственность за большевистскую политику, за сепаратный мир с немцами. Поэтому протест еврея против предательства России и союзников большевиками в Брест-Литовске представляет особенное значение. Я как еврей и как социалист беру на себя совершение акта, являющегося этим протестом».

Немцы через своих агентов знали о готовившемся покушении против посла, во всяком случае предполагали его, но не знали, кто нанесет удар, ибо среди «заинтересованных лиц» подозревали и монархистов, и левых эсеров, и самих большевиков. О своих подозрениях они информировали ЧК. Но Дзержинский не верил их данным и требовал назвать источники информации. А дело тем временем шло к развязке.

Убийство посла

В 2.15 по полудню к зданию германского посольства в Денежном переулке подъехала машина ЧК. Блюмкин и Андреев зашли в посольство, предъявили мандаты Чрезвычайной комиссии и попросили о встрече с послом «по личному вопросу». Дело в том, что в это время был арестован как будто бы родственник Вильгельма фон Мирбаха, австрийский военнопленный Роберт Мирбах.

Приехавших чекистов встретил советник посольства д-р Рицлер. Чуть позже подошел лейтенант Мюллер, переводчик посла, и предложил передать суть дела через них. Но прибывшие уполномоченные упирали на конфиденциальный характер разговора. Им повторили, что посол не принимает. Блюмкин настаивал. Наконец, Рицлер пошел переговорить с Мирбахом, который, видимо, для того, чтобы быстрее избавиться от незваных гостей, спустился к ним сам.

Они сели в гостиной, Блюмкин предъявил документы об аресте родственника. Посол прореагировал на них спокойно и равнодушно. Оказалось, что это не племянник посла, а его дальний родственник по венгерской линии. Тем не менее беседа длилась около 20 минут. И только когда уже стало понятно, что граф собирается уходить, Блюмкин выхватил револьвер и сделал несколько выстрелов в посла и его свиту.

Никто из немцев, если верить историку и писателю Марку Алданову, как ни странно, не носил при себе оружия.

Далее свидетельства разнятся, но если все же больше доверять не бахвальским показаниям самого Блюмкина, а немцам, то картина убийства выглядела так. Блюмкин промахнулся. Посол побежал. Тогда выстрелил Андреев, а затем бросил бомбу. Его выстрел оказался для Мирбаха смертельным, а под прикрытием взрыва и благодаря возникшей суматохе убийцам удалось уйти через окно в сад и скрыться на поджидавшей их с включенным мотором машине. При бегстве Блюмкин был ранен в ногу.

Как только стало известно о покушении, в посольство сразу прибыли не только Дзержинский с Радеком (с таким огромным маузером, что, по словам барона фон Ботмера, отвечавшего за безопасность посольства, был похож размерами на осадную мортиру), но и руководители советского государства Свердлов и Ленин.

Это мало напоминало спектакль со стороны власти, в котором их подозревали немцы, а потом и ряд историков. С таким трудом заключенный только что Брестский мир, тяжелейшая ситуация внутри республики (одновременно начавшиеся мятежи эсеров и царских офицеров в Ярославле, Рыбинске и других городах) -- все это в значительной степени опровергает версию о большевистской провокации, до сих пор популярной среди некоторых исследователей этих событий. Получалось себе дороже. Но слишком авантюрно и для самостоятельной политической игры Дзержинского и других «левых коммунистов», к которым он принадлежал в период ожесточенных дискуссий по Брестскому миру.

Медвежья услуга Марии Спиридоновой

Уже через несколько минут после покушения на Мирбаха немецкое посольство превратилось в маленькую крепость: дипломаты опасались, что за выстрелами в посла последует погром. Телефон не работал, и в начале четвертого пополудни двое сотрудников посольства отправились в гостиницу «Метрополь» -- там располагался Наркомат иностранных дел.

По сложной телефонной цепочке -- через Георгия Чичерина и Владимира Бонч-Бруевича -- сообщение об убийстве дошло до Ленина. Тот перезвонил Дзержинскому, в разговоре между ними прозвучало ключевое -- «мятеж».

Никаких сомнений в том, что речь идет именно о восстании, у Ленина не оставалось -- приговор был окончательный, и буквально тут же он оповестил об этом других лидеров страны -- Троцкого и Свердлова. Вскоре они были уже у Ленина.

В полпятого Ленин передал в московские районные комитеты большевистской партии телефонограмму: «около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха», за покушением стоят «монархисты и провокаторы». Ни слова о левых эсерах.

Бонч-Бруевич впоследствии объяснял, что «это был тактический прием, чтобы не спугнуть левых эсеров со своих мест». Вчерашних союзников нужно было застать арестом врасплох. «Дело такое ясное, -- сказал Ленин около пяти вечера по итогам обсуждения будущего обезвреживания левых эсеров, -- а вот мы обсуждали его более часа. Впрочем, ведь левые эсеры еще более любят поговорить, чем мы». Ленин хорошо изучил своих «попутчиков»: активным и решительным действиям они порой и впрямь предпочитали жаркие дебаты.

Именно спор кипел в эти минуты в Трехсвятительском переулке, в бывшем особняке Саввы Морозова, где располагался вооруженный отряд Дмитрия Попова, «присягнувшего» левым эсерам, и куда Блюмкин и Андреев отправились сразу после убийства. Такую вот дискуссию и застал Дзержинский, приехавший около шести в сопровождении трех чекистов-большевиков -- Беленького, Трепалова и Хрусталева -- арестовывать террористов. Вместо этого левые эсеры задержали его самого.

А в эти часы шел V съезд Советов, на который эсеры возлагали большие надежды, но выборы проиграли. Вопреки прогнозам большевики одержали убедительную победу: из 1035 мест они получили 678, у эсеров только 269, остальные места распределись между мелкими партиями. (Не забудем, что в первые годы советской власти в России еще была многопартийность.)

Как сказал один из членов ЦК партии левых эсеров, они забыли, что большевики умеют творить чудеса, а теперь научились «из ничего создавать правомочные мандаты».

Заседание съезда проходило в Большом театре. На сцене не были убраны декорации, это были декорации из «Бориса Годунова». В Грановитой палате заседал президиум. В ложах сидели представители дипломатических миссий.

Итак, недоумевавшие делегаты V съезда Советов ожидали, когда же наконец начнется заседание. Но этого не случилось. Через какое-то время на сцену неожиданно вышел представитель большевиков, объявивший, что в помещении за сценой состоится заседание фракции. Выходить предложили через оркестровую яму, у выхода стояли часовые, пропускавшие только после проверки мандатов. Никакого заседания, конечно, не было -- большевистских делегатов перевезли в школу агитации ВЦИК на Малой Дмитровке.

Оставшимся в зале левым эсерам ничего не объявили об убийстве Мирбаха, а предложили провести заседание фракции в «одном из обширных фойе». Чтобы скоротать время, один из левоэсеровских лидеров попытался было прочитать лекцию о II Интернационале, но взволнованные товарищи его не слушали.

К шести вечера Большой театр оказался полностью в руках вооруженных большевиков: левоэсеровская охрана была убрана, а здание было окружено кольцом из 187 латышских стрелков и броневиками. Только тут левым эсерам объявили об убийстве Мирбаха и сообщили, что их задержали по подозрению в заговоре. Когда делегаты попытались вырваться из здания, дорогу им перегородили красноармейцы с винтовками наизготовку.

Новый поворот сюжета -- прибытие в седьмом часу вечера в Большой театр из дома Попова Спиридоновой. Потребовав от большевиков собственного ареста и намереваясь тем самым прикрыть своих товарищей, она оказала им своего рода медвежью услугу. Взяв ответственность за убийство Мирбаха, «матушка земли русской», как ее называли товарищи по партии, дала большевикам все основания объявить партию левых эсеров вне закона.

Люди в сером

Точкой отсчета прямого и вооруженного противостояния между большевиками и левыми эсерами можно считать, по-видимому, вечер 6 июля. Именно тогда в отряде ЧК левого эсера Дмитрия Попова узнали об аресте фракции во главе со Спиридоновой. Сразу последовал «Бюллетень №1». Поповцы объявляли о том, что «летучий отряд» левых эсеров убил «посланника германского империализма графа Мирбаха и двух его ближайших помощников», рассказывали о задержании Дзержинского, а также об аресте своей фракции.

В эти самые минуты матросы из отряда Попова задержали и Мартына Лациса, сменившего Дзержинского на посту после ареста. Большевики заступаются за «мерзавцев мирбахов» -- так объяснил Попов свои действия. Около трех часов ночи эсеры задержали председателя Моссовета Петра Смидовича. Сам он рассказывал, что встретили его «вежливо» и не обыскали, но все-таки взяли в «заложники».

Все дальнейшее было бледной копией событий Октября 17-го года. В ночь на 7 июля Прошьян вместе с десятью солдатами из отряда Попова отправился на Мясницкую улицу, где в одном здании располагались телеграф и почтамт. Караул пропустил левоэсеровского лидера, и тот разослал по стране телеграммы об убийстве Мирбаха. Ту же находился нарком-большевик Подбельский, немедленно сообщивший об этом по телефону Троцкому. Троцкий послал на телеграф две роты латышских стрелков. Предварительно «обработанный» Прошьяном караул разоружил латышей и отправил их обратно в Кремль. В остальном телеграф продолжил свою работу: в разные концы страны шли написанные Троцким и Лениным сообщения о мятеже.

Телефонную станцию левым эсерам и вовсе не надо было захватывать -- в тот день ее охранял их собственный отряд. Однако когда и туда прибыли две роты латышских стрелков с приказом сменить караул, левоэсеровская охрана сдала пост без всяких возражений. В общем, царили хаос и неразбериха.

Вместо того чтобы лишить большевиков связи между собой и внешним миром (а все возможности для этого у них были), «мятежники» предпочли спокойно чего-то ждать. А вот большевики не были таким фаталистами. Ближе к ночи Ленин приказал Николаю Подвойскому, члену Высшего военного совета, «атаковать взбунтовавшийся полк войск ВЧК Попова, добившись или сдачи его, или полного уничтожения с применением беспощадного пулеметного и артиллерийского огня». Впрочем, когда Подвойский положил на стол Ленину план, предполагавший полномасштабное наступление войск от храма Христа-Спасителя, тот даже ухмыльнулся: «А нельзя ли как-нибудь попроще? Настоящую войну разыгрывают!» Ленин был не склонен переоценивать противника.

Практическое руководство было поручено в итоге Иокиму Вацетису -- командующему Латышской стрелковой дивизии. Именно на латышские штыки опиралась тогда советская власть в столице. Надо иметь в виду, что часть войск была отправлена на подавления мятежа Бориса Савинкова в Ярославле.

Всю ночь на 7 июля шел дождь с грозой, к утру город покрыл густой туман. По словам современника, видно было шагов на 15--20, а «отличить своих от противников было совершенно невозможно, так как и те и другие были в сером».

Вскоре после начала наступления большевистских частей Попов попробовал уладить дело мирно. Однако Вацетис приказал прогнать пришедших парламентеров, объявивших, что отряд стоит «за советскую власть во главе с Лениным». Через некоторое время переговоры все-таки начались: большевики предъявили осажденным ультиматум, срок которого истекал в 11.30. Лидеры левых эсеров попытались сбежать из здания, однако именно в этот момент был открыт артиллерийский огонь. За несколько минут по обоим зданиям, в которых засели левые эсеры, было выпущено «16 снарядов с замедлителями, которые великолепно пробивали стены и разрывались внутри». Всего было использовано 55--60 снарядов. Больше сопротивления не было. Среди латышей один человек погиб, трое были ранены. В отряде Попова погибли 14 человек, еще 40 были ранены.

Самооборона революционеров

После разгрома отряда Попова большевики приступили к «воздаянию». В первую очередь по приговору Ревтрибунала были расстреляны 13 матросов, разоружавших Дзержинского, член ЦК партии левых эсеров, заместитель ВЧК Александрович, поставивший Блюмкину печать на мандат, и ряд активных участников событий. Многие же видные деятели партии, в том числе и главные участники -- Блюмкин, Попов, бежали и перешли на нелегальное положение. Часть, во главе с Марией Спиридоновой, получила незначительные сроки заключения. Левые эсеры были исключены из всех Советов. Брак с большевиками был расторгнут.

Действительно ли события 6 июля 1918 года были восстанием? Пройдет почти год, и «чистосердечно сознававшийся» во всем Блюмкин заявит: «Я знаю только одно -- что ни я, ни Андреев ни в коем случае не согласились бы совершить убийство германского посла в качестве повстанческого сигнала. Обманул ли нас ЦК и за нашей спиной произвел попытку восстания?... Мне доверяли в партии, я был близок к ЦК и знаю, что подобного он не мог совершить. В Трехсвятительском переулке 6-го и 7-го, по-моему, осуществлялась самооборона революционеров... Восстания не было».

Может быть. Однако цена слов «убийцы Мирбаха» такова, что уместны и сомнения.